После боя с белыми в живых остался только небольшой отряд, который состоит из комиссара Евсюкова, 23 красноармейцев и Марютки. Они прорвали фронт, но остались одни в холодной незнакомой пустыне Туркменистана, пару верблюдов, чуть-чуть пищи и воды, вот и все что у них было. Особенной была среди них снайпер Марютка, круглая сирота. С семи лет она работала, проработав на рыбьих предприятиях 12 лет, и когда пришла гражданская война она пошла воевать за красных. Образования у нее не было, но была очень тонкая душа, потому она писала безграмотные и бездарные, но очень эмоциональные стихи. И если стихи её были не очень хороши, то стреляла она без промаха. Вот такая была Марютка, что шла вместе с двадцать тремя и Евсюковым по холодной пустыне.
Переход был тяжелый, еда и вода заканчивались, боевой дух и силы угасали. Вечером всем отрядом было решено идти до Киргизии. А утром Марютка разбудила Евсюкова с докладом о разведке. Недалеко от них шел караван. Все были в одночасье подняты, они пошли каравану навстречу. При подходе к каравану их обстреляли, среди торговцев было несколько белогвардейцев, но красные захватили караван и взяли в плен поручика белогвардейца Говорух-Отрока, который должен был передать в штаб важное донесение. Марютка промазала, её сорок первый остался жив. И именно Марютке и поручили охранять поручика. Связав его веревками, она привязала поручика к себе. Верблюдов киргизы у них украли, потому переход отряд продолжил пешими ходом. Холод-голод истощали силы людей, но они таки добрались до Киргизии, где их приняли, накормили и напоили, дали отдохнуть. В это время на берег выбросило лодку и комиссар решает отправить Марютку, поручика и еще двоих в штаб.
Во время плаванья сильный ветер во время шторма выносит небольшое судно на берег маленького рыбацкого острова, красноармейцы погибают и Марютка остается с поручиком вдвоем. Спасаясь от грозы и дождя, они прячутся в небольшом рыбацком сарае. Поручик заболел, и Марютка его взялась выхаживать, именно в это время у Марютки просыпается нежное чувство к своему пленнику. Когда поручик идет на поправку, они перебираются в другое строение, где Марютка нашла брошенные хозяевами запасы продовольствия. Там они решили ждать до весны, тогда начнут ходить корабли и спасут их. В Марютке все больше крепнут чувства к поручику, который тоже полюбил её.
Говорух-Отрок предлагает Марютке бросить войну и уехать с ним, но она считает, что должна помочь свершиться пролетарской революции. На этой почве у них происходили ссоры и после одной такой, они увидели проплывающий корабль. Их спасителями были белые и, Марютка, помня приказ Евсюкова, выстрелила в поручика. Он упал в воду и только после, Марютка осознала, что же она наделала.
В дни, когда всё наше внимание приковано к осмыслению грандиозного события столетней давности, к революции 1917-го года, есть произведения, которые хочется перечитывать много раз, заново открывая в них новые смыслы, постигая глубину и актуальность авторского замысла. Хотелось бы обратить внимание читателей на любимый мною рассказ Бориса Лавренёва «Сорок первый». В нём дано ярчайшее художественное обоснование причин революции и гражданской войны. Последствия этих событий до сих пор ощутимы в нашем глубоко расколотом обществе.
Сама биография писателя вполне могла бы стать сюжетом для приключенческого романа. С детства Борис рос в мире книг, историй о подвигах и путешествиях. Его бабушка была богатой наследницей, сумевшей дать своей дочери Марии прекрасное образование, его предки по материнской линии служили под началом Суворова и Потемкина. Родители будущего писателя были школьными учителями. Его крёстный - М.Е. Беккер - был городским головой Херсона. Отставной артиллерист и сослуживец Л.Н. Толстого в Севастопольской кампании, М.Беккер создал в городе хорошую библиотеку, которой с радостью пользовался юный Лавренев, читавший запоем. Любимыми книгами Бориса были истории о морских путешествиях, открытиях и далеких землях. Тогда-то, в юные годы, он прочёл роман Даниэля Дефо «Робинзон Крузо» и решил бежать из дома, стать моряком. Однако, в итальянском пору его задержали карабинеры и вернули на родину.
Мальчик, выросший в Херсоне, на берегах Днепра, был отнюдь не пролетарского происхождения. Он закончил юридический факультет Московского университета в 1915-м году и вскоре был призван в армию, где, как и его крёстный, стал артиллеристом. Революция и стремительное крушение царской империи побудили его к глубоким размышлениям о сущности происходящих в России событий. На короткое время молодой офицер Лавренев примкнул к белому движению, но вскоре вернулся в Москву, где в ноябре 1918-го года увидал первый парад в честь годовщины революции. Будучи убеждённым государственником, он понял: раз существует армия, значит, есть государство. И отныне раз и навсегда связал с ним свою судьбу, с его вооружёнными силами. В составе команды бронепоезда штурмовал занятый Петлюрой Киев. Участвовал в боях на Крымском полуострове. При разгроме банды атамана Зеленого был ранен в ногу. После госпиталя ему пришлось расстаться со строевой службой и стать политработником в Средней Азии. Там, по горячим следам событий гражданской войны родились замыслы повести «Ветер» и нескольких больших рассказов. Самый знаменитый из них - «Сорок первый» - был написан в ноябре 1924-го года.
Динамично и драматично начало рассказа: страшная расправа белоказаков над попавшим в окружение отрядом красноармейцев: «Сто девятнадцать и почти все верблюды остались распластанными на промерзлой осыпи песка, меж змеиных саксауловых петель и красных прутиков тамариска». Вырваться на север из смертельного сабельного круга удалось лишь двадцати трём красноармейцам во главе с комиссаром Евсюковым. Особой в отряде была девушка Марютка, чью судьбу автор, подобно живописцу, воссоздал ёмкими и лаконичными штрихами: «Круглая рыбачья сирота Марютка, из рыбачьего посёлка, что в волжской, распухшей камыш-травой, широководной дельте под Астраханью.
С семилетнего возраста двенадцать годов просидела верхом на жирной от рыбьих потрохов скамье, в брезентовых негнущихся штанах, вспарывая ножом серебристо-скользкие сельдяные брюха».
Вдумайтесь, каким мог быть социальный лифт в царской России у девушки, обречённой на каторжную работу и мечтающей о лучшей жизни? Последующий её поступок достаточно мотивирован: «А когда объявили по всем городам и селам набор добровольцев в Красную, тогда ещё гвардию, воткнула вдруг Марютка нож в скамью, встала и пошла в негнущихся штанах своих записываться в красные гвардейцы».
Все десять главок рассказа - великолепное сочетание доброго юмора, иронии, лиризма и драматизма, где героический пафос взаимодействует с трагическим, а романтизм - с реализмом и экспрессионизмом. При приёме в Красную гвардию с Марютки «взяли подписку от отказе от бабьего образа жизни и, между прочим, деторождения до окончательной победы труда над капиталом».
Страстно хотелось Марютке выразить свои впечатления от рождения нового мира в стихах о революции, о её вождях, о Ленине:
Ленин герой наш пролетарский,
Поставим статуй твой на площаде.
Ты низвергнул дворец тот царский
И стал ногою на труде.
Стихи она несла в редакцию, где, после её ухода, сотрудники от хохота катались по подоконникам: мебели в редакции в те времена не было. Образ главной героини рассказа воссоздан автором достаточно многогранно: лаконичная, данная в ретроспекции, биография, портретная и речевая характеристики, а главное - её действия в боевой обстановке: «Стихи Марютке не удавались, но из винтовки в цель садила она с замечательной меткостью. Была в евсюковском отряде лучшим стрелком». Каждый выстрел девушки в белогвардейцев был ни чем иным, как актом её возмездия сторонникам той России, что обрекла её и миллионы сограждан на нищету и бесправие. Особый счёт Марютка вела убитым ею офицерам царской армии: «Тридцать девятый, рыбья холера. Сороковой, рыбья холера».
Второй главный герой рассказа - гвардии поручик Вадим Николаевич Говоруха-Отрок - под пером Лавренёва предстал перед читателями как по-своему незаурядный представитель Романовской империи. Писатель рисует портрет одного из своих сослуживцев по царской армии и даже не меняет его звания и фамилии. Попав в плен к красногвардейцам, поручик держится мужественно: наотрез, с иронией и насмешкой в ответе, отказывается передать monsieur Евсюкову свои секретные поручения. В тяжелейшем пути до Арала он один идёт прямо и спокойно, на привале внимательно выслушивает Марюткины стихи и объясняет ей, что «всякое искусство ученья требует, у него свои правила и законы».
Себя Вадим Николаевич осознаёт человеком европейской культуры и традиции: помимо знания французского, он, судя по тексту, владеет и английским языком, не случайно свою бывшую большую яхту в Петербурге называл в честь сестры «Нелли», а не Елена.
Здесь нельзя не вспомнить провиденциальную книгу Ивана Солоневича «Народная монархия», автор которой подверг резкой критике всю прозападную империю Романовых за то, что её правящая верхушка напрочь отгородилась от простого народа другим языком, костюмами, обычаями, продолжая в то же время роскошно жить за счёт угнетаемых ею народных масс. По мысли И.Солоневича, если в будущей России суждено возродиться монархии, то образцом для неё может послужить только Московская Русь, все учреждения которой - сверху донизу - были монархическими, а народ и правящие верхи жили в одном социально-экономическом и культурном укладе.
Сердцевиной рассказа является вынужденная робинзонада двух его главных героев, когда после шторма на Арале они оказались выброшенными на берег необитаемого рыбачьего острова, а бот унесло в море. Оказавшись на суше, поручик, промокший и озябший, тут же дал ироническую оценку ситуации: «Совершенная сказка! Робинзон в сопровождении Пятницы!».
Пятницей он продолжал называть Марютку и до, и после того, как она в рыбачьем сарае выходила и спасла его, впавшего в беспамятство, от тяжелейшей простуды: «Лепёшки-то, что остались, все тебе в кипятке скормила. А теперь одна рыба кругом».
Любовное чувство, вспыхнувшее у героев рассказа друг к другу, также художественно мотивировано: у поручика оно возникает из благодарности за спасённую жизнь, у Марютки - за приоткрытый ей мир культуры, за те «сказки», то рассказывал он ей по вечерам, начав с приключений Робинзона Крузо: «Сорок первым должен был стать на Марюткином смертном счету гвардии поручик Говоруха-Отрок. А стал первым на счету девичьей радости».
И всё же островной идиллии героев не суждено было длиться долго: их представления о собственном будущем и о будущем России оставались диаметрально противоположными. Поручику грезилась тихая жизнь на дачке под Сухумом, Марютке - продолжение борьбы за победу революции. Характерен в этом плане их диалог-спор:
Странно мне только, что ты, девушка, огрубела настолько, что тебя тянет идти громить, убивать с пьяными, вшивыми ордами.
У них, может, тело завшивело, а у тебя душа насквозь вшивая!
Для поручика восставший народ - «пьяные вшивые орды». В этом определении вся суть социального расизма правящей верхушки империи Романовых по отношению к собственному народу.
Трагический финал неизбежен. При появлении у берега белогвардейского баркаса Марютка, схватив винтовку, инстинктивно выполняет приказ комиссара Евсюкова: «В воде на розовой нити нерва колыхался выбитый из орбиты глаз. Синий, как море, шарик, смотрел на неё недоумённо-жалостно».
И всё же рассказ заканчивается впечатляющей сценой человеческого горя и отчаяния Марютки, её гнетущим воем: «Родненький мой! Что ж я наделала?». Лучшим представителям двух столь разных Россий не суждено было понять друг друга.
В чём современный смысл и уроки этого гениального, на мой взгляд, рассказа? Разрушительные для страны события 1990-х многие политологи и историки называют контрреволюцией по отношению к 1917-му году, и в этом есть своя логика. Снова в России возникло небывалое за всю её историю классовое расслоение. Снова - за счёт присвоения природных и прочих ресурсов - возник класс олигархов и их приспешников, для которых народ - «генетическое отребье», «быдло», «нищеброды», а это ни что иное, как возврат социального расизма. Для завсегдатаев Куршавеля стали ненужными образование, знания, опыт, порядочность, способность сострадать и сопереживать. Долго ли продлится их праздник жизни? Что сказал бы Борис Лавренёв по поводу воздвигнутого на Украине памятника Петлюре, от банд которого он освобождал Киев?
Выверенную, ясную картину событий, происходящих ныне в России, дал журналист Максим Шевченко, член Общественной Палаты при президенте РФ: «Историческая проблема России всегда была в том, что она являлась периферией Запада и рассматривалась правящими элитами как приложение к нему. Единственным антизападным, национально ориентированным правительством в истории России было советское правительство. Оно воспринимало Запад не как образец для подражания и уж точно не как «старшего брата», определяющего экономический, политический и культурный уклад России.
Сегодня мы стоим перед таким же выбором. Или Россия будет приложением к Западу, или будет сформировано национально ориентированное государство, ставящее во главу угла интересы народа и работающее на его развитие».
Именно в этом ценны для нас непреходящие уроки революции 1917-го года и последовавшей за ней гражданской войны, о которой написан потрясающий по воздействию рассказ Бориса Лавренёва «Сорок первый».
Каждому гражданину России надлежит определиться в своём выборе и созидать во имя национально-ориентированного государства. Только на этих путях реально наше достойное будущее.
Галина Чудинова , член Союза писателей России, Пермь
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Борис Лавренёв
Сорок первый
Павла Дмитриевича Жукова
Глава первая
Написанная автором исключительно в силу необходимости
Сверкающее кольцо казачьих сабель под утро распалось на мгновение на севере, подрезанное горячими струйками пулемета, и в щель прорвался лихорадочным последним упором малиновый комиссар Евсюков.
Всего вырвались из смертного круга в бархатной котловине малиновый Евсюков, двадцать три и Марютка.
Сто девятнадцать и почти все верблюды остались распластанными на промерзлой осыпи песка, меж змеиных саксауловых петель и красных прутиков тамариска.
Когда доложили есаулу Бурыге, что остатки противника прорвались, повертел он звериной лапищей мохнатые свои усы, зевнул, растянув рот, схожий с дырой чугунной пепельницы, и рыкнул лениво:
– А хай их! Не гоняться, бо коней морить не треба, Сами в песке подохнут. Бара-бир!
А малиновый Евсюков с двадцатью тремя и Марюткой увертливым махом степной разъяренной чекалки убегали в зернь-пески бесконечные.
Уже не терпится читателю знать, почему «малиновый Евсюков»?
Все по порядку.
Когда заткнул Колчак ощеренным винтовками человечьем месивом, как тугой пробкой, Оренбургскую линию, посадив на зады обомлелые паровозы – ржаветь в глухих тупиках, – не стало в Туркестанской республике черной краски для выкраски кож.
А время пришло грохотное, смутное, кожаное.
Брошенному из милого уюта домовых стен в жар и ледынь, в дождь и ведро, в пронзительный пулевой свист человечьему телу нужна прочная покрышка.
Оттого и пошли на человечестве кожаные куртки.
Красились куртки повсюду в черный, отливающий сизью стали, суровый и твердый, как владельцы курток, цвет.
И не стало в Туркестане такой краски.
Пришлось ревштабу реквизировать у местного населения запасы немецких анилиновых порошков, которыми расцвечивали в жар-птичьи сполохи воздушные шелка своих шалей ферганские узбечки и мохнатые узорочья текинских ковров сухогубые туркменские жены.
Стали этими порошками красить бараньи свежие кожи, и заполыхала туркестанская Красная Армия всеми отливами радуги – малиновыми, апельсиновыми, лимонными, изумрудными, бирюзовыми, лиловыми.
Комиссару Евсюкову судьба в лице рябого вахтера вещсклада отпустила по наряду штаба штаны и куртку ярко-малиновые.
Лицо у Евсюкова сызмалетства тоже малиновое, в рыжих веснушках, а на голове вместо волоса нежный утиный пух.
Если добавить, что росту Евсюков малого, сложения сбитого и представляет всей фигурою правильный овал, то в малиновой куртке и штанах похож – две капли воды – на пасхальное крашеное яйцо.
На спине у Евсюкова перекрещиваются ремни боевого снаряжения буквой «X», и кажется, если повернется комиссар передом, должна появиться буква «В».
Христос воскресе!
Но этого нет. В пасху и Христа Евсюков не верит.
Верует в Совет, в Интернационал, Чеку и в тяжелый вороненый наган в узловатых и крепких пальцах.
Двадцать три, что ушли с Евсюковым на север из смертного сабельного круга, красноармейцы как красноармейцы. Самые обыкновенные люди.
А особая между ними Марютка.
Круглая рыбачья сирота Марютка, из рыбачьего поселка, что в волжской, распухшей камыш-травой, широководной дельте под Астраханью.
С семилетнего возраста двенадцать годов просидела верхом на жирной от рыбьих потрохов скамье, в брезентовых негнущихся штанах, вспарывая ножом серебряно-скользкие сельдяные брюха.
А когда объявили по всем городам и селам набор добровольцев в Красную, тогда еще гвардию, воткнула вдруг Марютка нож в скамью, встала и пошла в негнущихся штанах своих записываться в красные гвардейцы.
Сперва выгнали, после, видя неотступно ходящей каждый день, погоготали и приняли красногвардейкой, на равных с прочими правах, но взяли подписку об отказе от бабьего образа жизни и, между прочим, деторождения до окончательной победы труда над капиталом.
Марютка – тоненькая тростиночка прибрежная, рыжие косы заплетает венком под текинскую бурую папаху, а глаза Марюткины шалые, косо прорезанные, с желтым кошачьим огнем.
Главное в жизни Марюткиной – мечтание. Очень мечтать склонна и еще любит огрызком карандаша на любом бумажном клоке, где ни попадется, выводить косо клонящимися в падучей буквами стихи.
Это всему отряду известно. Как только приходили куда-нибудь в город, где была газета, выпрашивала Марютка в канцелярии лист бумаги.
Облизывая языком сохнущие от волнения губы, тщательно переписывала стихи, над каждым ставила заглавие, а внизу подпись: стих Марии Басовой.
Стихи были разные. О революции, о борьбе, о вождях. Между другими о Ленине.
Ленин герой наш пролетарский,
Поставим статуй твой на площаде.
Ты низвергнул дворец тот царский
И стал ногою на труде.
Несла стихи в редакцию. В редакции пялили глаза на тоненькую девушку в кожушке, с кавалерийским карабином, удивленно брали стихи, обещали прочитать.
Спокойно оглядев всех, Марютка уходила.
Заинтересованный секретарь редакции вчитывался в стихи. Плечи его подымались и начинали дрожать, рот расползался от несдерживаемого гогота. Собирались сотрудники, и секретарь, захлебываясь, читал стихи.
Сотрудники катались по подоконникам: мебели в редакции в те времена не было.
Марютка снова появлялась утром. Упорно глядя в дергающееся судорогами лицо секретаря немигающими зрачками, собирала листки и говорила нараспев:
– Значит, невозможно народовать? Необделанные? Уж я их из самой середки, ровно как топором, обрубаю, а все плохо. Ну, еще потрудюсь, ничего не поделаешь! И с чего это они такие трудные, рыбья холера? А?
И уходила, пожимая плечами, нахлобучив на лоб туркменскую свою папаху.
Стихи Марютке не удавались, но из винтовки в цель садила она с замечательной меткостью. Была в евсюковском отряде лучшим стрелком и в боях всегда находилась при малиновом комиссаре.
Евсюков показывал пальцем:
– Марютка! Гляди! Офицер!
Марютка прищуривалась, облизывала губы и не спеша вела стволом. Бухал выстрел всегда без промаха.
Она опускала винтовку и говорила каждый раз:
– Тридцать девятый, рыбья холера. Сороковой, рыбья холера.
«Рыбья холера» – любимое словцо у Марютки.
А матерных слов она не любила. Когда ругались при ней, супилась, молчала и краснела.
Данную в штабе подписку Марютка держала крепко. Никто в отряде не мог похвастать Марюткиной благосклонностью.
Однажды ночью сунулся к ней только что попавший в отряд мадьяр Гуча, несколько дней поливавший ее жирными взглядами. Скверно кончилось. Еле уполз мадьяр, без трех зубов и с расшибленным виском. Отделала рукояткой револьвера.
Красноармейцы над Марюткой любовно посмеивались, но в боях берегли пуще себя.
Говорила в них бессознательная нежность, глубоко запрятанная под твердую ярко-цветную скорлупу курток, тоска по покинутым дома жарким, уютным бабьим телам.
Такими были ушедшие на север, в беспросветную зернь мерзлых песков, двадцать три, малиновый Евсюков и Марютка.
Пел серебряными вьюжными трелями буранный февраль. Заносил мягкими коврами, ледянистым пухом увалы между песчаными взгорбьями, и над уходящими в муть и буран свистало небо – то ли ветром диким, то ли назойливым визгом крестящих воздух вдогонку вражеских пуль.
Трудно вытаскивались из снега и песка отяжелевшие ноги в разбитых ботах, хрипели, выли и плевались голодные шершавые верблюды.
Выдутые ветрами такыры блестели соляными кристаллами, и на сотни верст кругом небо было отрезано от земли, как мясничьим ножом, по ровной и мутной линии низкого горизонта.
Эта глава, собственно, совершенно лишняя в моем рассказе.
Проще бы мне начать с самого главного, с того, о чем речь пойдет в следующих главах.
Но нужно же читателю знать, откуда и как появились остатки особого гурьевского отряда в тридцати семи верстах к норд-весту от колодцев Кара-Кудук, почему в красноармейском отряде оказалась женщина, отчего комиссар Евсюков – малиновый, и много еще чего нужно знать читателю.
Уступая необходимости, я и написал эту главу.
Но, смею уверить вас, она не имеет никакого значения.
Глава вторая
В которой на горизонте появляется темное пятно, обращающееся при ближайшем рассмотрении в гвардии поручика Говоруху-Отрока
От колодцев Джан-Гельды до колодцев Сой-Кудук семьдесят верст, оттуда до родника Ушкан еще шестьдесят две.
Ночью, ткнув прикладом в раскоряченный корень, сказал Евсюков промерзшим голосом:
– Стой! Ночевка!
Разожгли саксауловый лом. Горел жирным копотным пламенем, и темным кругом мокрел вокруг огня песок.
Достали из вьюков рис и сало. В чугунном котле закипела каша, едко пахнущая бараном.
Тесно сгрудились у огня. Молчали, лязгая зубами, стараясь спасти тело от знобящих пальцев бурана, заползающих во все прорехи. Грели ноги прямо на огне, и заскорузлая кожа ботов трещала и шипела.
Стреноженные верблюды уныло позвякивали бубенцами в белесой поземке.
Евсюков скрутил козью ножку трясущимися пальцами.
Выпустил дым, а с дымом выдавил натужно:
– Надо обсудить, значит, товарищи, куды теперь подаваться.
– На Хиву разве?
– Хы-ы! Сказанул! Шестьсот верст без малого по Кара-Кумам зимой? А жрать что будешь? Вшей разве в портках разведешь на кавардак?
– Один конец – подыхать!
Сжалось сердце у Евсюкова под малиновыми латами, но, не показав виду, яростно оборвал говорившего:
– Ты, мокрица! Панику не разводь! Подыхать каждый дурень может, а нужно мозгом помурыжить, чтобы не подохнуть.
– На хворт Александровский можно податься. Тама свой брат, рыбалки.
– Не годится, – бросил Евсюков, – было донесение, Деника десант высадил. И Красноводский и Александровский у беляков.
Кто-то сквозь дрему надрывисто простонал.
Евсюков ударил ладонью по горячему от костра колену. Отрубил голосом:
– Баста! Один путь, товарищи, на Арал! До Арала как добредем, там немаканы по берегу кочуют, поживимся – и в обход на Казалинск. А в Казалинске фронтовой штаб. Там и дома будем.
Отрубил – замолчал. Самому не верилось, что можно дойти.
Подняв голову, спросил рядом лежащий:
– А до Арала что шамать будем?
И опять отрубил Евсюков:
– Штаны подтянуть придется. Не велики князья! Сардины тебе с медом подавать? Походишь и так. Рис пока есть, муки тоже малость.
– На три перехода?
– Что ж на три! – А до Черныш-залива – десять отседова. Верблюдов шестеро. Как продукт поедим – верблюдов резать будем. Все едино ни к чему. Одного зарежем, мясо на другого и дальше. Так и допрем.
Молчали. Лежала у костра Марютка, облокотившись на руки, смотрела в огонь пустыми, немигающими кошачьими зрачками. Смутно стало Евсюкову.
Встал, отряхнул с куртки снежок.
– Кончь! Мой приказ – на заре в путь. Може, не все дойдем, – шатнулся вспуганной птицей комиссарский голос, – а идти нужно… потому, товарищи… революция вить… За трудящих всего мира!
Смотрел поочередно комиссар в глаза двадцати трех. Не видел уже огня, к которому привык за год. Мутны были глаза, уклонялись, и метались под опущенными ресницами отчаяние и недоверие.
– Верблюдов пожрем, потом друг дружку жрать придется.
Опять молчали.
– Без рассуждениев! Революционный долг знаешь? Молчок! Приказал кончено! А то враз к стенке.
Закашлялся и сел.
И тот, что мешал кашу шомполом, неожиданно весело швырнул в ветер:
– Чего сопли повесили? Тюпайте кашу – дарма варил, что ли? Вояки, едрена вошь!
Выхватывали ложками густые комья жирного распухшего риса, обжигаясь, глотали, чтобы не остыло, но, пока глотали, на губах налипала густая корка заледеневшего противно-стеаринового сала.
Костер дотлевал, выбрасывая в ночь палево-оранжевые фонтаны искр. Еще теснее прижимались, засыпали, храпели, стонали и ругались спросонья.
Уже под утро разбудили Евсюкова быстрые толчки в плечо. Трудно разлепив примерзшие ресницы, схватился, дернулся по привычке окостенелой рукой за винтовкой.
– Стой, не ершись!
Нагнувшись, стояла Марютка. В желто-сером дыму бурана поблескивали кошачьи огни.
– Ты что?
– Вставай, товарищ комиссар! Только без шуму! Пока вы дрыхли, я на верблюде прокатилась. Караван Киргизии идет с Джан-Гельдов.
Евсюков перевернулся на другой бок. Спросил, захлебнувшись:
– Какой караван, что врешь?
– Ей-пра… провалиться, рыбья холера! Немаканы! Верблюдов сорок!
Евсюков разом вскочил на ноги, засвистал в пальцы. С трудом поднимались двадцать три, разминая не свои от стужи тела, но, услыхав о караване, быстро приходили в себя.
Поднялись двадцать два. Последний не поднялся. Лежал, кутаясь в попону, и попона тряслась зыбкой дрожью от бьющегося в бреду тела.
– Огневица! – уверенно кинула Марютка, пощупав пальцами за воротом.
– Эх, черт! Что делать будешь? Накройте кошмами, пусть лежит. Вернемся – подберем. В какой стороне караван, говоришь?
Марютка взмахнула рукой к западу.
– Не дально! Верстов шесть. Богаты немаканы. Вьюков на верблюдах – во!
– Ну, живем! Только не упустить. Как завидим, обкладай со всех сторон. Ног не жалей. Которы справа, которы слева. Марш!
Зашагали ниточкой между барханами, пригибаясь, бодрея, разогреваясь от быстрого хода.
С плоенной песчаными волнами верхушки бархана увидели вдалеке на плоском, что обеденный стол, такыре темные пятна вытянутых в линию верблюдов.
На верблюжьих горбах тяжело раскачивались вьюки.
– Послал восподь! Смилостивился, – упоенно прошептал рябой молоканин Гвоздев.
Не удержался Евсюков, обложил:
– Восподь?.. Доколе тебе говорить, что нет никакого воспода, а на все своя физическая линия.
Но некогда было спорить. По команде побежали прыжками, пользуясь каждой складочкой песка, каждым корявым выползком кустарников. Сжимали до боли в пальцах приклады: знали, что нельзя, невозможно упустить, что с этими верблюдами уйдут надежда, жизнь, спасение.
Караван проходил неспешно и спокойно. Видны уже были цветные кошмы на верблюжьих спинах, идущие в теплых халатах и волчьих малахаях киргизы.
Сверкнув малиновой курткой, вырос Евсюков на гребне бархана, вскинул на изготовку. Заорал трубным голосом:
– Тохта! Если ружье есть – кладь наземь. Без тамаши, а то всех угроблю.
Не успел докричать, – оттопыривая зады, повалились в песок перепуганные киргизы.
Задыхаясь от бега, скакали со всех сторон красноармейцы.
– Ребята, забирай верблюдов! – орал Евсюков.
Щенками тявкнули обозленные пули, и рядом с Евсюковым ткнулся кто-то в песок головой, вытянув недвижные руки.
– Ложись!.. Дуй их, дьяволов!.. – продолжал кричать Евсюков, валясь в выгреб бархана. Защелкали частые выстрелы.
Стреляли из-за залегших верблюдов неведомые люди.
Непохоже было, чтобы киргизы. Слишком меткий и четкий был огонь.
Пули тюкались в песок у самых тел залегших красноармейцев.
Степь грохотала перекатами, но понемногу затихали выстрелы от каравана.
Красноармейцы начали подкатываться перебежками.
Уже шагах в тридцати, вглядевшись, увидел Евсюков за верблюдом голову в меховой шапке и белом башлыке, а за ней плечо, и на плече золотая полоска.
– Марютка! Гляди! Офицер! – повернул голову к подползшей сзади Марютке.
Неспешно повела стволом. Треснул раскат.
Не то обмерзли пальцы у Марютки, не то дрожали от волнения и бега, но только успела сказать: «Сорок первый, рыбья холера!» – как, в белом башлыке и синем тулупчике, поднялся из-за верблюда человек и поднял высоко винтовку. А на штыке болтался наколотый белый платок.
Марютка швырнула винтовку в песок и заплакала, размазывая слезу по облупившемуся грязному лицу.
Евсюков побежал на офицера. Сзади обогнал красноармеец, размахиваясь на ходу штыком для лучшего удара.
– Не трожь!.. Забирай живьем, – прохрипел комиссар.
Человека в синем тулупчике схватили, свалили на землю.
Пятеро, что были с офицером, не поднялись из-за верблюдов, срезанные колючим свинцом.
Красноармейцы, смеясь и ругаясь, тащили верблюдов за продетые в ноздри кольца, связывали по нескольку.
Киргизы бегали за Евсюковым, виляя задами, хватали его за куртку, за локти, штаны, снаряжение, бормотали, заглядывали в лицо жалобными узкими щелками.
Комиссар отмахивался, убегал, зверел и, сам морщась от жалости, тыкал наганом в плоские носы, в обветренные острые скулы.
– Тохта, осади! Никаких возражениев!
Пожилой, седобородый, в добротном тулупе, поймал Евсюкова за пояс.
Заговорил быстро-быстро, ласково пришептывая:
– Уй-бай… Плоха делал… Киргиз верблюда жить нада. Киргиз без верблюда помирать пошел… Твоя, бай, так не делай. Твоя деньга хотит – наша дает. Серебряна деньга, царская деньга… киренка бумаж… Скажи, сколько твоя давать, верблюда назад дай?
– Да пойми ж ты, дубовая твоя голова, что нам тоже теперь без верблюдов подыхать. Я ж не граблю, а по революционной надобности, во временное пользование. Вы, черти немаканые, пехом до своих добредете, а нам смерть.
– Уй-бай. Никарош. Отдай верблюда – бири абаз, киренки бири, – тянул свое киргиз.
Евсюков вырвался.
– Ну тя к сатане! Сказал, и кончено. Без разговору. Получай расписку, и все тут.
Он ткнул киргизу нахимиченную на лоскуте газеты расписку.
Киргиз бросил ее в песок, упал и, закрыв лицо, завыл.
Остальные стояли молча, и в косых черных глазах дрожали молчаливые капли.
Евсюков отвернулся и вспомнил о пленном офицере.
Увидел его между двумя красноармейцами. Офицер стоял спокойно, слегка отставив правую ногу в высоком шведском валенке, и курил, с усмешкой смотря на комиссара.
– Кто такой есть? – спросил Евсюков.
– Гвардии поручик Говоруха-Отрок. А ты кто такой? – спросил в свою очередь офицер, выпустив клуб дыма.
И поднял голову.
И когда посмотрел в лица красноармейцев, увидели Евсюков и все остальные, что глаза у поручика синие-синие, как будто плавали в белоснежной мыльной пене белка шарики первосортной французской синьки.
Глава третья
О некоторых неудобствах путешествия в Средней Азии без верблюдов и об ощущениях спутников Колумба
Сорок первым должен был стать в Марюткином счете гвардии поручик Говоруха-Отрок.
Но то ли от холода, то ли от волнения промахнулась Марютка.
И остался поручик в мире лишней цифрой на счету живых душ.
По приказу Евсюкова выворотили пленнику карманы и в замшевом френче его, на спине, нашли потайной кармашек.
Взвился поручик на дыбы степным жеребенком, когда красноармейская рука нащупала карман, но крепко держали его, и только дрожью губ и бледностью выдал волнение и растерянность.
Добытый холщовый пакетик Евсюков осторожно развернул на своей полевой сумке и, неотрывно впиваясь глазами, прочитал документы. Повертел головой, задумался.
Было обозначено в документах, что гвардии поручик Говоруха-Отрок, Вадим Николаевич, уполномочен правительством верховного правителя России адмирала Колчака представлять особу его при Закаспийском правительстве генерала Деникина.
Секретные же поручения, как сказано было в письме, поручик должен был доложить устно генералу Драценко.
Сложив документы, Евсюков бережно сунул их за пазуху и спросил поручика:
– Какие такие ваши секретные поручения, господин офицер? Надлежит вам рассказать, все без утайки, как вы есть в плену у красных бойцов, и я командующий комиссар Арсентий Евсюков.
Вскинулись на Евсюкова поручичьи ультрамариновые шарики.
Ухмыльнулся поручик, шаркнул ножкой.
– Monsieur Евсюков?.. Оч-чень рад познакомиться! К сожалению, не имею полномочий от моего правительства на дипломатические переговоры с такой замечательной личностью.
Веснушки Евсюкова стали белее лица. При всем отряде в глаза смеялся над ним поручик.
Комиссар вытащил наган.
– Ты, моль белая! Не дури! Или выкладай, или пулю слопаешь!
Поручик повел плечом.
– Балда ты, хоть и комиссар! Убьешь – вовсе ничего не слопаешь!
Комиссар опустил револьвер и чертыхнулся.
– Я тебя гопака плясать заставлю, сучье твое мясо. Ты у меня запоешь, буркнул он.
Поручик так же улыбался одним уголком губ.
Евсюков плюнул и отошел.
– Как, товарищ комиссар? В рай послать, что ли? – спросил красноармеец.
Комиссар почесал ногтем облупленный нос.
– Не… не годится. Это заноза здоровая. Нужно в Казалинск доставить. Там с него в штабе все дознание снимут.
– Куда ж его еще, черта, таскать? Сами дойдем ли?
– Афицерей, что ль, вербовать начали?
Евсюков выпрямил грудь и цыкнул:
– Твое какое дело? Я беру – я и в ответе. Сказал!
Обернувшись, увидел Марютку.
– Во! Марютка! Препоручаю тебе их благородие. Смотри в оба глаза. Упустишь – семь шкур с тебя сдеру!
Марютка молча вскинула винтовку на плечо. Подошла к пленному.
– А ну-ка поди сюды. Будешь у меня под караулом. Только не думай, раз я баба, так от меня убечь можно. На триста шагов на бегу сниму. Раз промазала, в другой не надейся, рыбья холера.
Поручик скосил глаза, дрогнул смехом и изысканно поклонился.
– Польщен быть в плену у прекрасной амазонки.
– Что?.. Чего еще мелешь? – протянула Марютка, окинув поручика уничтожающим взглядом. – Шантрапа! Небось, кроме падекатра танцевать, другого и дела не знаешь? Пустого не трепли! Топай копытами Шагом марш!
В этот день заночевали на берегу маленького озерка.
Из-подо льда прелью и йодом воняла соленая вода.
Спали здорово. С киргизских верблюдов поснимали кошмы и ковры, завернулись, укутались – теплынь райская.
Гвардии поручика на ночь крепко связала Марютка шерстяным верблюжьим чумбуром по рукам и ногам, завила чумбур вокруг пояса, а конец закрепила у себя на руке.
Кругом ржали. Лупастый Семянный крикнул:
– Глянь, бра, – Марютка милово привораживает. Наговорным корнем!
Марютка повела глазом на ржущих.
– Брысь-те к собакам, рыбья холера! Смешки… А если убегнет?
– Дура! Что ж у него, две башки? Куды бечь в пески?
– В пески – не в пески, а так вернее. Спи ты, кавалер чумелый.
Марютка толкнула поручика под кошму, сама привалилась сбоку.
Сладко спать под шерстистой кошмой, под духмяным войлоком. Пахнет от войлока степным июльским зноем, полынью, ширью зернь-песков бесконечных. Нежится тело, баюкается в сладчайшей дреме.
Храпит под ковром Евсюков, в мечтательной улыбке разметалась Марютка, и, сухо вытянувшись на спине, поджав тонкие, красивого выреза, губы, спит гвардии поручик Говоруха-Отрок.
Один часовой не спит. Сидит на краю кошмы, на коленях винтовка-неразлучница, ближе жены и зазнобушки.
Смотрит в белесую снеговую сутемь, где глухо брякают верблюжьи бубенчики.
Сорок четыре верблюда теперь. Путь прям, хоть и тяжек.
Нет больше сомнения в красноармейских сердцах.
Рвет, заливается посвистами ветер, рвется снежными пушинками часовому в рукава. Ежится часовой, поднимает край кошмы, набрасывает на спину. Сразу перестает колоть ледяными ножами, оттеплевает застывшее тело.
Снег, муть, зернь-пески.
Смутная азийская страна.
– Верблюды где?.. Верблюды, матери твоей черт!.. Анафема… сволочь рябая! Спать?.. Спать?.. Что ж ты наделал, подлец? Кишки выпущу!
У часового голова идет кругом от страшного удара сапогом в бок. Мутно водит глазами часовой.
Снег и муть.
Сутемь дымная, утренняя. Зернь-пески.
Нет верблюдов.
Где паслись верблюды, следы верблюжьи и человечьи. Следы остроносых киргизских ичигов.
Шли, наверно, тайком всю ночь киргизы, трое, за отрядом и в сон часового угнали верблюдов.
Столпясь, молчат красноармейцы. Нет верблюдов. Куда гнаться? Не догонишь, не найдешь в песках…
– Расстрелять тебя, сукина сына, мало! – сказал Евсюков часовому.
Молчит часовой, только слезы в ресницах замерзли хрусталиками.
Вывернулся из-под кошмы поручик. Поглядел, свистнул. Сказал с усмешечкой:
– Дисциплиночка советская! Олухи царя небесного!
– Молчи хоть ты, гнида! – яростно зыкнул Евсюков и не своим, одеревенелым шепотом бросил: – Ну, что ж стоять? Пошли, братцы!
Только одиннадцать гуськом, в отрепьях, шатаясь, вперевалку карабкаются по барханам.
Десятеро ложились вехами на черной дороге.
Утром мутнеющие в бессилье глаза раскрывались в последний раз, стыли недвижными бревнами распухшие ноги, вместо голоса рвался душный хрип.
Подходил к лежащему малиновый Евсюков, но уже не одного цвета с курткой было комиссарское лицо. Высохло, посерело, и веснушки по нему, как старые медные грошики.
Смотрел, качал головой. Потом ледяное дуло евсюковского нагана обжигало впавший висок, оставив круглую, почти бескровную, почернелую ранку.
Изорвались куртки и штаны, разбились в лохмотья боты, обматывали ноги обрывками кошм, заматывали тряпками отмороженные пальцы.
Десять идут, спотыкаясь, качаясь от ветра.
Один идет прямо, спокойно.
Гвардии поручик Говоруха-Отрок.
Не раз говорили красноармейцы Евсюкову:
– Товарищ комиссар! Что ж долго его таскать? Только порцию жрет задарма. Опять же одежа, обужа у него хороша, поделить можно.
Но запрещал Евсюков трогать поручика.
– В штаб доставлю или с ним вместе подохну. Он много порассказать может. Нельзя такого человека зря бить. От своей судьбы не уйдет.
Руки у поручика связаны в локтях чумбуром, а конец чумбура у Марютки за поясом. Еле идет Марютка. На снеговом лице только играет кошачья желть ставших громадными глаз.
А поручику хоть бы что. Побледнел только немного.
Подошел однажды к нему Евсюков, посмотрел в ультрамариновые шарики, выдавил хриплым лаем:
– Черт тебя знает! Двужильный ты, что ли? Сам щуплый, а тянешь за двух. С чего это в тебе сила такая?
Повел губы поручик всегдашней усмешкой. Спокойно ответил:
– Не поймешь. Разница культур. У тебя тело подавляет дух, а у меня дух владеет телом. Могу приказать себе не страдать.
– Вона что, – протянул комиссар.
Дыбились по бокам барханы, мягкие, сыпучие, волнистые. На верхушках их с шипеньем змеился от ветра песок, и казалось, никогда не будет конца им.
Падали в песок, скрежеща зубами. Выли удавленно:
– Не пойду даля. Оставьте отдохнуть. Мочи нет.
Подходил Евсюков, подымал руганью, ударами.
– Иди! От революции дезертировать не могишь.
– Арал!.. Братцы!..
И упал ничком. Евсюков через силу взбежал на бархан. Ослепляющей синевой мазнуло по воспаленным глазам. Зажмурился, заскреб песок скрюченными пальцами.
Не знал комиссар о Колумбе и о том, что так точно скребли пальцами палубу каравелл испанские мореходы при крике: «Земля!»
Каждый гражданин России со временем определяется в национальной ориентации государства. Современники с интересом рассматривают события революции 1917 года и Гражданской войны. Свое видение этих событий выразил писатель в рассказе "Сорок первый". Ведь наше расколотое общество до сих пор ощущает последствия тех событий. Это произведение еще называют "поэмой в прозе", в нем много революционной стихии, бурных страстей, жесточайших братоубийственных сцен. Краткое содержание "Сорок первого" Лавренева (по главам) доказывает, что книга невелика по объему, но увлекательна и имеет некую долю юмора. Что же, предлагаем и вам познакомиться поближе с этим произведением.
Немного о биографии Бориса Лавренева
Из биографии самого писателя мог бы получиться сюжет для приключенческого фильма. Маленький Боря любил книги, истории о подвигах и странствиях. Родители его работали учителями в школе. Любимой книгой мальчика стали "Приключения Робинзона Крузо". Родиной писателя - херсонская земля, но образование он получил в Московском университете, где окончил юридический факультет.
Стремительное падение царской империи, революционные события в стране стали причиной многих размышлений. Сначала он был в рядах белого движения, потом перешел в ряды Красной армии. После гражданской войны Лавренев стал служить политработником в Средней Азии. Им было написано несколько повестей, но самым знаменитым произведением стал именно описываемый нами рассказ, появившийся в 1924 году. Дальше мы предлагаем вам познакомиться с кратким содержанием "Сорок первого" Лавренева. Читать это произведение довольно легко.
Динамичное начало рассказа
Краткое содержание "Сорок первого" Лавренева Бориса свидетельствует о том, что книга состоит из 10 глав. В первой из них читатели видят страшную расправу белоказаков над красноармейцами, попавшими в плен. Из всего отряда красных спастись удалось лишь 24 людям. Среди них была девушка-стрелок Марютка. Она работала со снайперской винтовкой. На ее счету уже было сорок убитых белогвардейцев. Девушка была сиротой и родом из рыбачьего поселка. С детства она тяжело работала и мечтала о лучшей жизни. Это привело ее добровольцем в Красную армию.
В следующих главах переплетаются между собой романтизм, реализм и экспрессионизм. Марютка дала клятву, что не будет вести бабий образ жизни, рожать детей, пока не победит капиталистов. Она даже стала писать стихи о революции и рождении нового мира. Они были не совсем удачными. Однако в стрельбе ей везло больше: меткость ее была известной. Каждого убитого белогвардейца она считала возмездием за нищету и бесправие царской России.
Портрет Вадима Говорухи-Отрока
Вторая глава, в соответствии с кратким содержанием "Сорок первого" Лавренева, знакомит читателя с еще одним главным героем - гвардии поручиком Вадимом Николаевичем Говоруха-Отроком. Это незаурядный персонаж, представляющий Романовскую империю. Прототипом для образа стал друг писателя, служивший в царской армии.
Вадим Говоруха попадает в плен к красноармейцам, где служила Марютка. Его поведение было достойным и мужественным. Он отказывается рассказать красному командиру о своем секретном поручении. Охранять поручика доверили Марютке. На привале она читает ему свои стихи. Он сразу замечает все недостатки, потому что сам был человеком европейской культуры и традиций, знал французский и немецкий языки.
Противоположные представления героев о будущем России
Отряд с пленником переплывал Аральское море. Вдруг случился шторм, и Марютку с поручиком выбросило на необитаемый рыбацкий остров. Герои очень замерзли, озябли. На суше они нашли рыбачий сарай и поселились в нем. Вадим в шутку называл себя Робинзоном, а Марютку - Пятницей.
Поручик сильно заболел, впал в беспамятство от простуды. Девушка ухаживала за ним, кормила, поила. Вскоре между героями вспыхнуло любовное чувство. Марютка спасла Вадиму жизнь, а он открыл ей мир культуры, рассказывая по вечерам сказки.
Идиллия героев длилась недолго: они по-разному представляли себе собственное будущее и судьбу страны. Поручик мечтал о тихой жизни на даче, а девушка - о борьбе за победу революции. По этому поводу у них шли споры.
Трагический финал истории
Однажды у берега показался белогвардейский баркас. Обрадованный Вадим бежит ему навстречу. На этом месте происходит трагическое окончание истории. Марютка по инстинкту схватила винтовку и выстрелила в своего любимого поручика. Выстрел был точным, попала прямо в голову и вышибла глаз. Это была ее сорок первая жертва.
После этого начинается впечатляющая сцена человеческого горя. Отчаявшаяся Марютка бросается к любимому и гнетуще воет над ним: "Родненький мой! Синеглазенький! Что ж я наделала?" Такая концовка является знаком осуждения для всех гражданских войн.
Сегодня в России опять можно наблюдать классовое расслоение: олигархи и простой народ. Сегодня перед страной опять стоит выбор. Каждый гражданин должен сделать выбор, чтобы национальные интересы государства защитить без жертв.
Разделы: Литература
Эпиграф урока:
Забыть не в силах ничего.
Испепеляющие годы!
Безумье ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы
Кровавый отсвет в лицах есть.
Звучит музыка ("Времена года" Вивальди). Зажигается свеча. Читаются стихи:
Мы – дети страшных дней России-
Забыть не в силах ничего.
Испепеляющие годы!
Безумье ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы
Кровавый отсвет в лицах есть.
Любовь и долг,
Достоинство и честь,
Как много есть понятий,
Их всех не перечесть.
Но вот нагрянула
Гражданская война,
И нет уже понятия
Ни чести, ни добра.
Здесь принципы дороже
Жизни человека.
Идеи братства, равенства
Купаются в крови.
Так было век от века.
И нет любви, нет красоты, добра,
Пока идет гражданская война.
Ты мне не друг, не брат-
Товарищ боевой.
И нет нам больше счастья,
Чем вихрь атаки боевой.
И уж потом, когда потомим мир в крови,
Тогда, потом,
Мы будем отмываться
И почему-то удивляться,
Что нет у нас ни чести, ни любви,
И что идеи наши не поймут потомки
И нас запишут в палачи.
Учитель: Сегодня мы с вами обратимся к одному из самых ярких произведений 20-х годов XX столетия о гражданской войне – к повести " Сорок первый" Бориса Лавренева. Мне хотелось бы, чтобы на нашем уроке мы не только познакомились и попытались проанализировать данное произведение, но и попробовали через слово писателя понять трагедию этого времени, трагедию любви.
Слово о писателе
(Звучит музыка " Лунная соната" Бетховена)
2 ученика: Перенесемся с вами на много лет назад, в далекую весну 1957 года. Вечер. Квартира в центре Москвы. Сейчас вернется хозяин, а пока осмотримся. Старинные – Павловские – кресла и диван. На стенах – миниатюры придворных красавиц в изящных рамках; этюды, пейзажи, портреты современной кисти. Рояль, над ним изумительный портрет Петра I – похоже 18 век. Кто здесь живет? Художник? Историк? Но в таком случае, зачем же и откуда здесь маленькая копия одесского портового маяка, корабельная рында? На столе портативная пишущая машинка. Журналист? Писатель?
Да, он и художник, и историк, и моряк, и над всем этим – писатель, Борис Андреевич Лавренев.
Он не вошел в литературу – ворвался, поразив всех, вызывая горячую приверженность одних, негодование других, никого не оставляя равнодушным.
Он сам, годы его молодости становятся историей. Лавренев писал: " Мне посчастливилось жить в эпоху великих социальных сдвигов, наблюдать крушение старого мира и рождение нового. Вспоминая пережитое, я всегда повторяю чудесные строки Тютчева:
" Блажен, кто посетил сей мир
В минуты роковые".
Я всегда буду любить революцию. Все виденное и пережитое отстоялось в памяти, пришло в стройную систему".
Если бы не было побега Бориса Сергеева в Одессу (Сергеев – настоящая фамилия писателя, Лавренев – псевдоним, фамилия одного из родственников) не было бы службы на пароходе, скитаний, участия (после окончания университета) в военных действиях, не было бы и писателя Лавренева.
Из времени, ветреного и кровавого, радостного и трагического, вырастала писательская программа. "Литература должна быть короткой, четкой, правдоподобной. Литература должна взвинчивать и захватывать. Читаться запоем".
Учитель: Читалось ли запоем, захватила ли вас повесть Лавренева? Какое ваше первое впечатление о произведении?
Как начинается произведение? Какое это время?
- “А время пришло грохотное, смутное, кожаное”. По желтым пескам Туркестана идет отряд красного комиссара Евсюкова. Разбит, голоден, обмерз отряд. “ Всего вырвались из смертного круга в бархатной котловине малиновый Евсюков, двадцать три и Марютка.
Каким вам представляется Арсентий Евсюков?
В малиновой куртке и штанах, “ лицо у Евсюкова тоже малиновое, в рыжих веснушках, а на голове вместо волоса нежный утиный пух… Росту малого, сложения крепкого” и как две капли воды похож на пасхальное крашеное яйцо. Но в Бога он не верит-“ верует в Совет, в Интернационал, чеку и в тяжелый наган”
Каковы остальные красноармейцы?
Самые обыкновенные.
Кто же особенный? И чем?
Марютка – боец Красной Армии. “ Тоненькая тростиночка прибрежная”. Жизнь Марютки, начавшаяся вполне заурядно, чем дальше, тем сильнее выявляла человеческое своеобразие малограмотной рыбачки.
Назовите основные черты её характера?
Беспощадность к врагам сочетается в Марютке с нежной поэтической душой, лиризм с решительностью, неуступчивость с мягкостью, грубость с душевной чистотой, жестокость с жалостью... Она всегда разная, непредсказуемая, способная на все, что угодно. Парадоксальна....
У бесстрашной в бою Марютки главное в жизни- мечтания. Наивные, целомудренные. Но сочиняет не лирические стихи, а о революции, сражениях, Ленине. Не мужчины, а она лучше всех стреляет в отряде. Выстрелит – и назовет цифру. Сорок (!) врагов уничтожила Марютка и вдруг промахнулась. Сорок первый попал в плен.
Впервые мы встречаемся с новым героем. Сорок первым должен был стать Говоруха-Отрок. Что же это за человек? Как он себя повел?
Вадим Говоруха-Отрок – гвардии поручик, дворянин. Позади университет, домашняя библиотека, увлечение филологией. Молодой, красивый, образованный, умный, где-то тактичный, где-то ироничный, где-то просто огрубевший от ударов революции. Само имя “Вадим” звучит романтично, по-лермонтовски. Недаром лейтмотивом образа отрока становится одиночество. Один стрелял, один шел, не сгибаясь под ветром, он одинок к жизни вообще. Увидев парус, он выкрикнул: “ Белеет парус одинокий…” – эта строка является метафорой судьбы героя, судьбы дворянской России… Он не отказывает себе в удовольствии съязвить "мсье" Евсюкову, проехаться по адресу Марютки. Классовая неприязнь обезличивает фигуры в стане врага. Для Говорухи-Отрока красноармейцы – серая скотинка, он для них – гад недобитый. Где же изнеженному Говорухе-Отроку снести голодный марш по барханам? А он – к всеобщему удивлению – шагает тверже других. Евсюков диву дается, откуда у барина взялась выдержка? Не уловил Евсюков самодовольных ноток сверхчеловека.
Что заставило Вадима по – новому взглянуть на "амазонку", обнаружить в ней внутреннюю жизнь? Ожидал ли этого поручик? О чем дискуссия Марютки и её пленника?
Почему Марютка пишет стихи?
- “Стихи у меня с люльки в середке закладены. Так и горит душа, чтоб натискали в книжке и подпись везде поставили: “Стих Марии Басовой”. Значит, для Марютки стихи – не только самовыражение, но способ прославиться.
Лавренев не издевается над стихами Марютки. Душа героини хотела бы прорваться к прекрасному, высокому, и это стремление уважает автор.
Как называется остров, на который попали герои? Какой последний приказ отдает Евсюков Марютке?
Остров на Арале Барса-Кельмес, что означает “человеческая гибель”. Название не случайно.
Евсюков приказал Марютке доставить поручика в штаб. “ Если на белых нарветесь ненароком, живым его не сдавай”.
Как повели себя герои? Чем стал для них остров? (Инсценировка сцены ссоры героев – 9 глава)
Люди не рождаются врагами, но становятся ими. Это не изначально заложенное чувство, но приобретенное. Однако настолько властное, что одолевает неодолимую, казалось бы, любовь.
На острове осуществляется естественное разделение труда и обязанностей, подготовленное прежней жизнью. Самонадеянный Робинзон беспомощнее Пятницы. Марютка практична, умела, цепка. Впрочем, и Вадим не белоручка.
Марютка полюбила офицера, перестав в нем видеть врага. Она видела только молодого синеглазого красавца, нуждающегося в ее помощи. Приказ Евсюкова доставить кадета в штаб живым либо мертвым утратил силу. Вместо беспощадных приказов, враждебного недоверия – самозабвенная женская бабья жалость. Ею и начинается любовь. Вадим потрясен не меньше Марютки. Незыбленные представления и категории разрушаются. У рыбачки меняется отношение к одному человеку, у Говорухи-Отрока – вся философия.
В чем видит Говоруха-Отрок выход?
Говоруха-Отрок, разочаровавшись в войне, в революции, в родине, цепляется за призрачную надежду на укромное пристанище, книги. Разочарование обернулось роковой опустошенностью. А выход – забиться с Марюткой в тихий угол, отгородившись книгами, а там – хоть трава не расти. Рай в шалаше с книжными полками. Но все вернулось на свои места, беспощадно указанной историей. В Говорухе-Отроке заговорила "голубая кровь", взыграла офицерская спесь. “ Поумнел, голубушка! Поумнел! Спасибо – научила. Если мы теперь за книги сядем, а вам землю оставим в полное владение, вы на ней такого натворите, что пять поколений кровавыми слезами выть будут. Раз культура против культуры, так уж до конца”.
Как заканчивается произведение? Почему так поступила Марютка?
Нельзя не обратить внимания на развязку, ради которой и выстроено всё здание повествования. Мелькнувший на горизонте парус оборвал злобную речь. Рай в шалаше рухнул. Выстрел – просто исполнение приказа, это собственный порыв. Но любовь жива, смертельная тоска рвала ее сердце. Украденное счастье родилось из беды и бедой завершилось…
Любовь, от века побеждающая смерть, терпела поражение.
Оба главных героя – жертвы страшного мира, и выстрел Марютки, раздробивший голову Говорухе-Отроку, направлен в её сердце.
Финал произведения
(Выразительное чтение учителем конца десятой главы)
"Гибнувшая в огне и буре планета". "Грохот гибели мира". О чем заставляет задуматься автор?
Эти слова характеризуют не только предсмертные ощущения поручика, но и тот Апокалипсис, который наступил для всей страны, разорванной не только на красных и белых, а на розовые нити нервов.
Если возможна такая ситуация, когда женщина убивает свою единственную любовь, свое будущее, это значит, возможно, и все дальнейшее – расстрелы, лагеря, геноцид.
Необычна ассоциация смерти Вадима с “грохотом гибнущей в огне и буре планеты”. “ В воде на розовой нити нерва колыхался выбитый из орбиты глаз. Синий, как море, шарик смотрел на нее недоуменно – жалостно”. Быть может, глаз, как земной шар, который охватила страшная война – революция, а розовая нить нерва – та интеллигенция, способная еще спасти мир от этой катастрофы, но которой становится все меньше и меньше и вскоре эта ниточка оборвется, оставив неизгладимый след страшных лет России и во всем мире. Планета гибнет, любовь уже больше не может существовать.
Почему так названо произведение?
Названо не "Марютка", не "Вадим", а по числу, обозначающему счет жертв. Это свидетельствует о сочувствии автора поручику, но: поручик, полюбивший дикарку-пятницу, не понял одного: отравленная идеологией "малинового" Евсюкова, собственноручно совершившая сорок (!) убийств, Марютка и не годилась для жизни на духовном материке поручика. Он – гуманист, она – убийца?
Значит ли это, что революция противостоит любви?
Сметая классовые границы, революция помогла родиться этой любви, она же убила её.
Учитель: Борис Лавренев рассказал любовную историю, переплетая идиллию с трагедией, глубину психологизма со щемящей болью недоумения: "Что же я наделала?" Этот последний вопль обезумевшей Марютки впору было подхватить всей стране. Не это ли хотел сказать автор?
Многие, прочитав повесть, ставят перед собой вопросы, – Почему так поступила Марютка? Как смогла убить любимого? А как бы поступил я на ее месте? И можно ли винить Марютку в случившемся? Ответ один – нет.
Революция переворачивает все жизненные ценности с ног на голову, и человек становится просто пешкой в жестокой игре смерти.
Что значит “ Сорок первый” для наших дней? Актуальна ли повесть?
Не стоит говорить “нет, ведь революция осталась в прошлом..” При постоянной суматохе, творящейся в нашем государстве, не исключена возможность назревания новой революции. Опять будут ждать ее, как избавление от всех бед, как вихрь уносящий с собой все старое. От этого и пытается уберечь Лавренев: ведь не зря же Говоруха-Отрок услышал треск погибающей планеты – Россия погибла!
Повесть эта актуальна для нашего времени, поэтому она нужна читателю не только как красивая новелла о любви, но и как предупреждение, что ничего не может быть страшнее, чем борьба против самих себя.
(Звучит музыка Шопена "Революционный этюд", звучат слова Алексея Ремизова)
“Русский народ, что ты сделал? Искал свое счастье, поверил, кому ты поверил? Землю ты свою забыл колыбельную? Где Россия твоя? Где твоя совесть, где мудрость, где твой крест? Я гордился, что я русский, берег и лелеял имя родины моей, молился "святой Руси". Теперь – несу кару, жалок, нищ и наг. Не смею глаз поднять! Господи, что я сделал! И одно утешение, одна у меня надежда: буду терпеливо нести бремя дней, очищу сердце и ум и, если суждено, восстану в Светлый день.
Русский народ!
Настанет Светлый день!”
А вы, ребята, верите в Светлый день России?
Без веры в свою страну жить на свете нельзя!
Зажигается свеча, ученица читает стихотворение собственного сочинения.
Зачем любовь ко мне пришла?
Судьба тебя мне подарила,
Минутой счастья подразнила
И так жестоко отняла!
Забыв про долг перед страной,
В глазах твоих тонула синих,
Какой же я была счастливой
Под очарованной волной.
Забыла я про гул стрельбы,
Про смерть ребят в сухой пустыне,
Смотря в глаза… как море сини –
Как на бесценный дар судьбы.
Луна и звезды с высоты
Глядят так ласково, безмолвно,
А берег нежно лижут волны…
Все дышит, когда рядом ты…
И вот настал час роковой,
Вновь стал ты для меня кадетом.
Не убегал ты от ответа,
Как не ушел сороковой…
Вот грянул выстрел… ты упал…
Став для Марютки – сорок первым,
Для женщины – такой потерей!
Чего никто так не терял…
Любовь, зачем ты к нам пришла,
Очаровав волшебной силой?
"Мы – дети страшных лет России".
Зачем ты души нам сожгла?
Учитель : Закрываем книгу Бориса Лавренева “ Сорок первый”…В душе остаются давящее чувство жалости к Вадиму, к Марютке, чувство тоски по потерянной России, яркие краски лавреневских пейзажей. Это произведение оставляет след в душе каждого читателя, оно стало классикой, а классика вечна! След этот будет всегда болеть в нашей душе за судьбы тех, кто оказался с Россией на изломе истории. А.А. Блок дал абсолютно точное определение своему поколению: “Мы – дети страшных лет России…”. Каждый народ достоин такой судьбы, которую он заслуживает. Русский народ – великий народ, ибо он сумел пережить то, что досталось стране. Россия. В этом слове заключено очень многое. Любовь, смысл жизни, родной дом. Но это еще и наше прошлое, наша трагедия. И наш долг – любить и беречь Россию, не разделяя ее народ на белых и красных.
ЛИТЕРАТУРА
1. ГЕРОНИМУС Б.А. Б.А. Лавренев. - М., 1983.
2. КАРДИН В. Обретение. –М., 1989.
3. ЛАВРЕНЕВ Б. Сорок первый –М., 1989.
4. СТАРИКОВА Е. Б.А. Лавренев(1891-1959) –М., 1982.
