За бокалом шардоне самый модный и дорогой украинский художник рассказывает о том, как формируются цены на его живопись и на что он не жалеет денег
Со второго этажа киевского ресторана Монако открывается превосходный вид на Подол с главными его достопримечательностями: урочище Гончары-Кожемяки, Андреевская церковь, прямо перед окнами — Пейзажная аллея.
Ради этой панорамы в Монако часто заглядывает Анатолий Криволап, самый успешный художник Украины. Стоимость его картин бьет национальные рекорды: в среднем полотна продаются по $70 тыс. Статус “самого дорогого” превратил работы Криволапа в обязательный предмет декора приемных, кабинетов и гостиных многих успешных соотечественников, а его имя — в бренд.
Именно в Монако главная звезда современного украинского изобразительного искусства решает пообедать с НВ. Однако Криволап зря предвкушал удовольствие любоваться за трапезой видом: НВ по незнанию забронировало столик на первом этаже ресторана, где царит полумрак и окна плотно зашторены.
Пять вопросов Анатолию Криволапу:
— Ваше самое большое достижение?
— Мне удалось 20 лет поиска себя пройти без истерики, которая часто переходит в алкоголь, наркотики. Это была интересная работа, но психологически было очень тяжело, и я не сорвался. Я себя не сжег, не озлобился. Я просто выдержал. Перенес достойно, по‑мужски.
— Ваш самый большой провал?
— Я бы не хотел, чтобы он был впереди.
— На чем передвигаетесь по городу?
— Porsche Cayenne 2015 года.
— Последняя прочитанная книга, которая произвела впечатление?
— Еврей — это профессия Валерия Примоста.
— Кому бы вы не подали руки?
— Предателю во всех его проявлениях.
— Это не уют, а убогость,— раздосадован Криволап, усаживаясь за столик. Сохраняя внешнюю обходительность, знаменитость своего недовольства не скрывает, замечая, что вид для него — самое важное, он никогда бы не “cел у стенки”.
Низкие цены унижают. Не только художника, но и коллекционера
Конфликтную тему сменяет появление на столе меню. Криволап сразу предупреждает, что, вопреки редакционной политике (НВ угощает тех, с кем обедает во время интервью), платить будет он: “Это мое правило”.
Мне остается только подчиниться.
— Давайте я возьму по традиции фуа-гра,— через несколько минут определяется художник и признается, что это его любимое блюдо, которое он перепробовал во многих ресторанах Украины. По его мнению, лучшее фуа-гра подают в Ужгороде, в ресторане отеля Old Continent. “Оно там с ежевичным соусом,— говорит Криволап.— Фантастика”. И тут же уточняет: для Украины. Однажды он заказал этот символ гастрономического шика в одном из старинных мишленовских ресторанов Эльзаса, и с тех пор все, что называют фуа-гра в Украине, художнику напоминает “свиные шкварки”.
Впрочем, в Монако фуа-гра не оказалось.
— Тогда давайте вот эту штуку,— обращается Криволап к официанту, ткнув в меню на запеченные баклажаны с моцареллой.
— Может, вам к ним еще и филе телятины? — предлагает официант.
— Дело в том, что я не обедаю, как правило. Ем только утром и вечером,— будто оправдывается Криволап.— Вот вечером я бы вам показал класс.
Впрочем, от телятины не отказывается и, не глядя в меню, заказывает вино — два бокала шардоне, как потом оказалось, по 500 грн каждый.
Сегодня Криволап живет на широкую ногу. С 2010 по 2015 год с отечественных и международных аукционов ушли 18 его полотен на общую сумму почти в $800 тыс.
В марте 2016 самый успешный украинский художник Анатолий Криволап открыл в рамках проекта CultprostirHub большую выставку живописи "Музейная коллекция". «Маэстро кисти» представил более 60 картин. Среди них те, что хранятся в частных коллекциях, и совсем новые - пейзажи украинских Карпат. Одним из знаменательных событий в рамках выставки стала презентация Премии Анатолия Криволапа, которую художник основывает для поддержки талантливой молодежи. Анатолий Криволап возглавляет рейтинг самых успешных украинских художников. С 2010 по 2015 год на отечественных и международных аукционах было приобретено 18 картин его авторства на сумму 771 180 USD.
Анатолий Криволап на открытии выставки живописи "Музейная коллекция"
С Анатолием Дмитриевичем поговорили о создании в Украине Музея современного искусства, о том, какую миссию выполняет искусство в Украине в период войны на Востоке, поддержке молодых художников, а также о мечтах самого дорогого отечественного живописца.
Открытие выставки Анатолия Криволапа "Музейная коллекция"
Анатолий Дмитриевич, волнуетесь перед открытием нового для Вас проекта?
Перед выставкой я всегда волнуюсь. Ведь экспозиция «Музейная коллекция» для меня своеобразная благодарность украинским коллекционерам. Начиная с 15 века, когда искусство было только сакральным. Коллекционеры стали подвижниками для популяризации многих неизвестных художников. За 25 лет ни один музей в Украине не делал покупок картин. Кроме того, в нашей стране до сих пор нет Музея современного искусства. Фактически украинское искусство только и держится на коллекционерах. Именно поэтому моя выставка призывает нас всех объединяться в клуб, чтобы в дальнейшем все-таки решить глобальный вопрос – создания в нашей стране современной платформы, музея частных коллекций. Несмотря на то, что Украина ныне переживает не простые времена, я считаю, что сейчас для этого настало время.
Сейчас, кроме картин из частных коллекций, Вы представляете и новые работы. Расскажите о них.
Да, новые работы есть. Я недавно вернулся с Карпат. Там прожил месяц, просмотрел все состояния природы: от зимы до весны и почти до лета. Впервые я там жил больше месяца, смог поработать с новой для меня темой. В целом, сейчас я презентую коллекционные работы. Конечно, это минимальная часть, которую вместило это пространство. Надеюсь, когда появится музей частных коллекций, можно будет продемонстрировать весь объем работ. Кроме того, мне интересно, как все это выглядит в рамах, которых я никогда не делал. Я только сейчас заинтересовался этим вопросом. Ведь картина после продажи продолжает жизнь у коллекционера, а это другой вкус, интерьер, место, обрамление.
Вас называют «Маэстро цвета». Согласны ли с таким утверждением?
Знаете, трудно давать оценку самому себе. Я всю жизнь работал с цветом. На сколько он у меня такой непредсказуемый, даже объяснить трудно. Цвет – это дело жизни, а как удачно он получается, я не намерен оценивать.
После продажи картин на аукционах, Вам пришлось в Украине поднять цены?
Дело в том, что такая ситуация сложилась в 1992 году. За рубежом картины покупали, а в Украине – за такие цены еще никто не был готов. Ситуация изменилась с 2005 года. Сейчас моей живописи очень много именно у украинских коллекционеров. Конечно, я не выставляю самые высокие цены, ведь продаю картины за адекватную цену, более спокойную, я бы так сказал.
Расскажите о процессе создания новой работы.
Вы знаете, творчество – это такая неразгаданная тайна. Ее никто никогда не сможет определить. Сначала картина возникает перед тобой, а дальше уже происходит процесс ее воплощения. Иногда наоборот, ты начинаешь просто писать. Долго работаешь. А потом неожиданно то, что представлял раньше, ты видишь совсем в другом состоянии, в котором не мог себе даже представить. Я называю это особым состоянием. Есть у меня и просто профессиональное состояние, когда пишу нормальную, обычную картину. Но те счастливые случаи, когда являются какие-то особые работы, они неожиданные для меня.
А есть такие картины, которые Вам лично не нравятся?
Если мне хоть что-то не нравится, я сразу переделываю. Есть более удачные работы. К ним могу часто возвращаться, если вижу улучшения. Но я не допускаю картины, которых бы не принял сам. Я сам себе худсовет.
А думали над тем, чем еще можете поразить Украину, мир? Будет еще что-то более гениальное, чем уже написано?
Я повторюсь, это феномен творчества. Он или приходит или нет. Его нельзя запланировать. Можно запланировать профессиональную серию работ, а феномен – нельзя. Буду писать, как писал всю жизнь. Буду рисовать, а там как Бог даст.
Как и чем Вы вдохновляетесь?
Основным было для меня всю жизнь – это краски. Впервые я увидел масляные краски, когда мне было, наверное, лет десять. Их запах пленил меня, был как наркотик. Я сидел на уроках рисования, нюхал, вдыхал его. Это было во мне. Сейчас мне достаточно увидеть краску и, все, я включен в работу. Мне не надо никаких стимуляторов, допингов. Глядя на краску, я уже вижу что-то, предчувствую. Палитра красок настолько богата, столько всего в ней заложено. Достаточно лишь прикосновения к ней – она уже возбуждает к творчеству, к работе. Это фантастика.
Как ищете сюжеты будущих картин?
Я пропускаю через себя то состояние, которое записывается в моем подсознании. Это система полного расслабления. А когда начинаю писать, вдруг чувствую, что я попадаю в то состояние, которое мне знакомо, которое я прожил, прочувствовал. Поэтому остается только оформить чувства уже в цветные композиции.
Расскажите о премии для молодых художников, которую сейчас организовываете?
Вспоминая историю искусства: талантливая молодежь, которая училась в художественных академиях, очень часто была бедной. Иногда студентам даже не было где жить. Профессоры брали их к себе домой. При художественных академиях всегда были премии. Наиболее талантливых художников посылали на учебу в Италию, Париж – это такая мировая практика. В Украине, к сожалению, такой премии нет. Я захотел стимулировать академическое обучение студентов. Это база для искусства – определять лучшие постановки или интересные работы. Над этим будет работать команда специалистов, а я буду выделять средства. Чтобы украинские художники тоже могли увидеть парижские, мюнхенские музеи. Ведь по себе знаю, что это мечта каждого студента. Надеюсь, что мне удастся уговорить коллекционеров увеличить финансовую премию. На проект выделяю 5 тысяч долларов. Победитель получит от меня билет в музей, также будет оплачен отель.
Анатолий Криволап на открытии своей выставки "Музейная коллекция"
За творчеством кого из молодых художников Вы наблюдаете? Есть такие, кто действительно достоин внимания?
Конечно, приглядываюсь… Однако, все же считаю, что это все не мое дело. Художник всегда субъективен, поэтому не хочу влиять. Для этого есть искусствоведы, профессора, люди, которые занимаются этим профессионально. Не хочу в таком вопросе даже подсознательно навязывать свои стереотипы.
Повлияла ли война в Украине на Ваше творчество?
Искусство разделяется на социальное и на просто искусство. Контемпорари – это социальное искусство, которое откликается на все события в обществе. И есть искусство, которым художник занимается, как бы не попадая в эту тему. Конечно, как человек, как художник, переживаю. Вижу, как все, что происходит в нашей стране, отражается уже в моих новых произведениях. Можно сравнить те работы, которые были до войны и после… Она очень сильно влияет, ведь человек – не машина. Тем более творческий человек.
В это сложное время какую миссию должно выполнять искусство?
Свою… Ту же миссию, какую оно выполняет с самого начала человечества, с момента появления наскальных рисунков. Времена меняются, все меняется. Искусство – это не политика. Искусство – это то, что сближает людей, позволяет лучше понимать, чувствовать друг друга. Агрессия не влияет на тех людей, которые хорошо разбираются в искусстве.
Как бы Вы сами охарактеризовали собственный стиль? Как вы к нему пришли?
Шел трудно и долго. Пейзаж, как стиль, минималистический. А пейзаж, который передает натуру, созерцательный, медитативный. Я просто беру пятна цвета, объединяю их таким образом, чтобы минимизировать изображения. Делаю только намек для того, чтобы раствориться в этом цвете и испытывать те чувства, которые он вызывает. Примерно так это можно объяснить.
Много украинских художников едут на запад. Почему вы остаетесь в Украине?
Я не представляю своей жизни без Украины. Ностальгия у меня врожденная. Когда работаю за границей, больше трех дней там просто не выдерживаю. Конечно, я могу себе позволить жить в другой стране, но зачем? Я считаю наша страна – самая лучшая, но некоторые моменты не очень удачные. Украине с властью не везло никогда. Во все времена. Все имеем: землю, людей, а с властью не складывается, к сожалению. Когда эта преграда будет преодолена, тогда Украина будет совсем другой. Построится успешное государство. Я хочу, чтобы мои дети и внуки здесь жили. А тех, кто едет из Украины, я не осуждаю, но и не понимаю. Не смотря ни на что, уверен – наша страна очень интересная. За границей уже все мертво и совсем для меня не интересно. Я не мог бы там работать. Свое творчество связываю исключительно с Украиной.
Что Вас не устраивает в Украине?
То, что сейчас – это движение, которое не известно куда приведет. Движение определяющее. Только время покажет, в каком направлении мы пойдем. Так же и в искусстве.
Вы рассказывали, что месяц работали в Карпатах. Удалось разгадать цветовой код Карпат?
Я еще на пути к этому. Почувствую, когда пазл сложится полностью. Думаю, что вскоре снова поеду туда. Иногда нужно много времени, чтобы вжиться в нужное состояние. Много раз ездил в Египет. Дважды в год бывал там. Лишь на четвертый год у меня начало складываться. Случился толчок в подсознании. Начал писать. Вдруг до меня дошло, что тут небо и вода, которые никогда не знали снега и мороза. Понял, что их нельзя писать синим, как мы пишем здесь. Начал писать небо так, как песок. У меня вышла неплохая серия, которая не имела ничего общего с украинскими пейзажами. Карпаты должны быть степью, знакомой мне с детства.
Я знаю, что Вы сейчас еще занимаетесь росписью храма.
Да! Для меня это был неожиданный опыт. Я согласился при условии, что это будет полная творческая свобода. Иначе не пошел бы на это. Здесь я неконтролируемый и опасный. Мне принесли икону. Я ее переписал. Конечно, не стал отходить от канонов, но все обрамил в чистый цвет.
Маэстро, а какое Ваше хобби?
Машины люблю… Я гоняю по 200 и более километров. Могу так ехать ночью и даже днем, если есть пространство или я спешу. Моя машина – Porsche. Это зверь. Авто, которое создано для полета. Получаю такой же адреналин, когда картины пишу.
Украинский живописец Анатолий Криволап совсем недавно в третий раз подтвердил звание самого дорогого художника Украины. Его картина «Конь. Вечер» была продана на торгах Phillips за 186,2 тысячи долларов, учитывая, что перед этим эксперты оценили произведение в 70-100 тысяч.
До этого еще две картины - «Конь. Ночь» и «Степь» были проданы в 2011 году за 124,3 тысячи долларов и 98,5 тысячи долларов соответственно.
Анатолий Криволап по праву считается классиком украинского искусства. Сегодня его работы можно увидеть на недавно открывшейся выставке украинского искусства «Перегони з часом: Мистецтво 1960-х - початку 2000-х років» в Национальном художественном музее в Киеве. Художник живет и творит за пределами Киева, в небольшом селе Засупоевка и редко дает интервью, но сделал исключение для Buro 24/7.
Степь
Расскажите историю создания вашей последней картины "Конь. Вечер", которую купили на аукционе Phillips.
Возле моего дома расположен небольшой парк, в котором с противоположной стороны пасутся две лошади. Одна из них - оранжевого оттенка. Во время заката последние пурпурные лучи своим светом поглощают цвета, а конь, растворяясь в этом сиянии, кажется нереальным. Разве можно пройти мимо, не заметив такое?
Конь. Ночь
Каким образом могут сосуществовать коммерциализация искусства и чистое творчество художника?
Исходя из моего опыта, я знаю, что цель «чистого творчества» именно коммерция, причем самая дорогая. Эти понятия по сути неразрывны, просто у одних получается их совмещать, а у других - нет. Я согласен с выражением «если работа продается дешево - это коммерция, а если дорого - то искусство». Ироничность данной фразы, наверное, близка к реальности.
Считаете ли Вы, что искусство в Украине начинает медленными темпами возрождаться?
Это сложный вопрос. С одной стороны, современное искусство набирает обороты, с другой - мы теряем то, что всегда было нашим сильным аспектом - хорошую академичную школу. И это не может не волновать, поскольку не ясно, в каком направлении будет двигаться украинское искусство дальше.
Конь. Вечер
Есть ли будущее у молодых художников в Украине? Что бы вы могли им посоветовать?
Новые "кадры", которые появляются рано или поздно, идут своим путем, и, исходя из того, что искусство всегда существовало параллельно с человечеством, молодое украинское поколение имеет будущее как часть мировой культуры. Что можно посоветовать студентам университетов искусств? Перед ними стоят конкретные задания: опыт педагогов, конечно, помогает стать профессионалом, но как художник каждый формирует себя сам. В этой связи хочу вспомнить слова Стива Джобса: «Необходимо прислушиваться к интуиции и жить собственным умом».
Рубрика ТЕМА НОМЕРА
Мы приехали к художнику в жаркий летний день и сразу почувствовали контраст с раскаленной суетой большого города. Сто километров от Киева, волшебный пейзаж, кружение птиц над озером, уютная гостиная и неспешное течение интересной беседы... Это та экосистема, в которой рождаются работы Криволапа, и именно здесь становятся понятными главные мотивы новейших серий художника. Вот это окно, из которого он наблюдает закат над озером, вот эти домики, скот и другие элементы сельской пасторали, возникающие на его полотнах последних лет.
Криволап получил академическое образование, но долго занимался исключительно абстрактным искусством. Несколько лет назад художник начал активно вводить в свои произведения реалистические элементы, а сегодня, умело балансируя на грани абстракции, он создает медитативные пейзажи в узнаваемой горячей цветовой гамме.
Анатолий Криволап. Фото: Максим Белоусов
Смелое применение активных, часто открытых цветов — один из «фирменных» приемов Анатолия Криволапа. Его чувство цвета близко к народному — те же самые дерзкие сочетания мы встречаем на традиционной украинской одежде, декоре платков и в прикладном искусстве. В мастерской художника наряду с десятками готовых и незавершенных работ разных лет лежат несколько ряднин: в контрастных разноцветных полосах этих творений сельского гения — сила, которая так нужна современному художнику, чтобы не потеряться в гуще многочисленных заимствованных «-измов». Модернизм, абстракционизм и т. д. — современный художник не может вырваться за рамки «брендирования», крайне необходимого в мире, перенасыщенном информацией. Но за рамками привычных маркировок лежит понятие генетического кода — и именно этот код нашел свое яркое выражение в творчестве Анатолия Криволапа.
На заходе солнца
Он один из самых успешных украинских художников, у него огромное количество поклонников и коллекционеров, собирающих художника «вглубь». Работы Криволапа продаются по рекордным ценам на ведущих мировых аукционах и арт-ярмарках, выставляются во всех престижных украинских музеях. А в художнике поражает его скромность — не только в быту, где он далек от «новорусской» тяги к чрезмерному роскошеству, но и в творчестве. Анатолий Криволап не относится к творцам, которые параллельно с основным видом деятельности активно делают себе пиар. Его редко встретишь на светских тусовках. Даже на творческих мероприятиях он бывает не часто. Далеко позади буйное начало 90-х, когда художник вместе с другими мастерами отечественного нефигуратива — Тиберием Сильваши, Александром Животковым, Николаем Бабаком, Николаем Кривенко и Марком Гейко входил в объединение модернистского направления «Живописный заповедник», спорил о путях развития современного искусства и т. п. Сейчас Криволап продолжает дружить с выходцами из «Заповедника», однако в творчестве избрал индивидуальный путь. Но интерес к проблематике эволюции искусства и нынешнему отечественному арт-процессу у художника не угасает. В марта 2011 года Криволап опубликовал на веб-сайте журнала ART UKRAINE свой манифест, где кратко выразил неудовлетворение нынешним состоянием актуального искусства. Эта публикация стала одной из самых посещаемых статей нашей онлайн-версии и явно вызвала широкий общественный интерес. Итак, предлагаем вам продолжение нашего диалога с живым классиком.
Март
— Сегодня вас по праву называют классиком украинского изобразительного искусства. Но с чего началось ваше увлечение живописью?
— Наверное, это вышло случайно. Я родился в Яготине, это была послевоенная эпоха, ни дорог, ни радио, ни телевидения. Когда поступала осень, в пять уже наступала ночь, делать нечего, а мы, дети, еще не спали. И я начал рисовать. Всегда думал, что рисовал лет с десяти, но потом мама рассказала, что я вырисовывал лошадок с раннего детства. И так увлекся, что другое было мне неинтересно.
— Вы начинали все же с фигуративной живописи, школу посещали в советское время, учились в училище, впоследствии в худинституте. Когда же появился интерес к абстракции?
— Это довольно длинная история. Где-то в 20 лет я впервые услышал, что в мировом искусстве существует такое направление, как абстракция, и какая-то картинка из каталога меня просто прожгла. До того я себе планировал, что буду утонченным колористом вроде Серова. В институте я специально попросился к Пузыркову, то был единственный действительно академический педагог. То есть я все делал, чтобы избежать увлечения абстрактным искусством. Но от себя никуда не денешься.
Вечернее поле
— А когда вы начали заниматься нефигуративной живописью?
— Можно сказать, что параллельно я занимался ею все время.
Мое серьезное знакомство с искусством состоялось в Риге, в 1965-67 годах, когда я служил в армии, однако имел возможность ходить на выставки. В Прибалтике не было такой цензуры, как в Украине, там можно было увидеть все — включая абстракцию. Поэтому, вернувшись в Киев, я учился с прицелом на эксперименты с цветом. Но даже когда я выполнял академическую работу, был недоволен сделанным, вплоть до бешенства, — я не знал, в чем причина, но понимал, что делаю что-то не то.
На поиск себя ушло почти 20 лет. Я работал, как в лаборатории, вел дневники, экспериментировал. Была серьезная проблема — гармонизировать яркие цвета, и я пытался ее решить. В живописи существует немало законов, например, главный закон академии: «Больше грязи — больше связи», потом все можно гармонизировать за счет белил. Но взять чистые краски, кричащие, и сделать так, чтобы они идеально совпадали — для этого нужно было найти какие-то нестандартные подходы. Меня всегда завораживали яркие цвета, но гармонизировать их я сначала не мог. И я понял, что нужно приложить усилия, чтобы справиться с такой задачей.
Заход солнца на озере
— Это трудный путь, видимо, требовал от вас недюжинной храбрости...
— Не думаю, что это храбрость, просто я не имел выбора. Я всегда знал, что творческая работа — это полет, а у меня, пока я не нашел свой путь, полета не было. Важность цвета интуитивно чувствует народное искусство, в частности украинское, в котором очень часто сочетаются открытые яркие цвета. Меня всегда удивляло, что при этом разнообразии цветов в народном искусстве палитра отечественных мастеров-академистов старой школы всегда была такой бедной.
— Несмотря на такую ощутимую связь с народной традицией, вы один из пионеров современного искусства в Украине; объединение «Живописный заповедник», в который вы входили, было в начале 90-х флагманом актуального искусства, которое пришло на замену соцреализма. Как случилось, что вы стали именно на этот путь?
— Я никогда с него не сходил, никогда не был советским художником. Я окончил институт, за два года отработал норму для Союза художников, а по тем временам это был редкий случай, чтобы за такой срок сделать три республиканские выставки. Я мог вступить в молодежную секцию Союза художников, но не пошел туда.
Озеро. Утро
— А чем вы занимались все это время?
— Экспериментировал. Живописный материал выводил на какие-то искания и новые шаги. В моем творчестве не происходило революций, это была просто эволюция.
— Интерес к нефигуративному искусства был скорее присущ модернистской эпохе, а затем мировое искусство пошло дальше. Когда вы активно занимались абстракцией, в Европе были уже совсем другие, постмодернистские ориентиры. Пережили ли вы после краха СССР травму всезнайства, характерную для отечественной гуманитарной интеллигенции?
— Я считаю, что искусство — эгоистично, и каждый должен прожить свою судьбу, как она есть. Я всегда был настолько погружен в собственные отношения с цветом, что даже не особенно интересовался всеми этими течениями. Посмотрите, сколько раз хоронили живопись, но она жива. И пока есть краски, пока есть люди, рожденные с даром общения через краски, до тех пор будет и живопись. Даже наши отечественные художники, которые в 90-е быстренько бросили кисти, чтобы поиграть с фото и видео, впоследствии вернулись в живописи.
Возле озера
— А вам были интересны эксперименты с новейшими медиа?
— Я лет двадцать очень внимательно присматривался к новым медиа, ходил на выставки, но это искусство меня не трогало и не трогает. Думаю, что художники делятся на группы: у одних очень богатая фантазия, они обычно «выдумывают миры», пишут сложные композиционные фигуры, кто-то, наверное, более способен к актерству, самопиару, другие видят какие технологически интересные вещи, а еще кто-то горазд на приколы. А если у человека лучший язык, которым он владеет от природы, — живопись, то нет смысла порывать с ней. Другое дело, что, действительно, новое время требует новой формы.
— Вы активный культурный турист: часто ездите за границу, бываете на ведущих художественных выставках?
— Умеренный. Я просто не имею такой необходимости. Считаю, это в молодости важно получить максимальный объем информации, а дальше путь идет к себе.
Озеро. Восход месяца
— Недавно вы стали самым дорогим художником Украины, ваши работы есть и в Национальном художественном музее, и в других ведущих собраниях, то есть творческая карьера сложилась. Вы себя чувствуете метром?
— Я человек, который всегда сомневается, поэтому такого ощущения нет. А относительно того, что я дорогой… Я был самым дорогим изначально, то есть еще с 1990-го года. С тех пор я цены все время только поднимал. У меня был контракт в Германии, моя работа еще в 1992-м году была продана за 11 тысяч марок (87 х 105). Когда я приехал в Киев, здесь все отдавали работы по 200 долларов, а мои произведения уже стоили тысячи.
— А сегодня где вас покупают больше — вы работаете на отечественного или западного коллекционера?
— Первые 15 лет у меня вообще не было клиентов в Украине, а в последние 5 лет практически все мои коллекционеры из Украины.
Вечерний берег
— Вас не утомляет присутствие на всех мероприятиях, где участвуют ваши работы?
— Я никогда не присутствовал даже на открытии собственных выставок. Это для меня пытка — пережить открытие. Собственно, моя позиция была всегда такая: художника должны знать по работам, а не в лицо.
— Насколько быстро вы работаете? Успеваете удовлетворить спрос на вас? Например, для многих художников, выходящих на глобальный рынок, это очень значимая проблема, потому что их скорость продуцирования не совпадает с бешеным спросом на них, и очередь за их творчеством может выстраиваться на несколько лет.
— Я думаю, это вопрос технологии. В таких случаях, как правило, создается искусственная ситуация, ажиотаж. Но это не значит, что у художника нет работ. Я знаю такие случаи, что художнику запрещали писать, чтобы он стоил дороже.
Что касается меня — иногда полотна стоят годами, а иногда за час может появиться большое полотно. Это не зависит ни от моего желания, ни от необходимости, ни от чего — это чистый случай.
Украинский мотив. Хата
— Вы следите за событиями в современном украинском искусстве, за его развитием, за последующими поколениями?
— Конечно. Но я больше в роли наблюдателя и в ожидании.
— То есть вы все еще не нашли своих единомышленников среди молодых коллег?
— Я бы очень хотел, но пока не видел. Современное искусство обладает чрезвычайно широким спектром, и в этом спектре пока я не видел каких-то решений интересных. А о выставках — актуальное искусство все же должно быть очень четко привязано к жизни, а когда такой привязки нет, то это больше похоже на игру.
Полонина Карпат
— Актуальна ли для вас коллективная модель художественной рефлексии и осмысления реальности?
— Нет, эти времена позади. В человеческом плане у меня немало хороших отношений, но в творческом... В начале 90-х был период, когда нас, художников круга «Живописного заповедника», творческое общение очень обогащало. Но потом мы разошлись, каждый пошел своей тропкой. Это нормально.
— Западная художественная система устроена таким образом, что художник, достигая определенной степени успешности, определенного возраста, начинает учить следующее поколение. А вы где-то преподаете?
— Я пробовал преподавать. Я даже подготовил несколько художников, и по цветовым решениям их легко узнать. Получилось какое-то клонирования. А потом я вообще почувствовал, что сам начинаю делать не то, что хотел бы, и понял, что эти эксперименты надо прикрыть.
Вечер на озере
— Но кто-то же должен учить людей!
— Должны учить посредственные художники... Они дают основу, базу, а дальше человек должен следовать сам. Проще, конечно, взять и перенять чужое видение, но так хорошим художником не станешь. Поэтому я не вижу смысла учить. Сильные выживут сами и найдут свой язык. Художественный язык — это код. Художник кодирует образами, поэт — словами, но кодируются чувства и мысли, не идеи. Мне очень смешно, когда в искусстве говорят об идеях. Идея может быть в науке, философии, ибо там есть открытие. Я не знаю среди художников ни одного философа.
— Насколько вам интересна история искусства, с кем из художников вы можете вести диалог сквозь время или сквозь пространство?
— Это стандартная ситуация всех художников: все проходят практически через всю историю искусства для того, чтобы прийти к себе. На каждом этапе у меня был какой-то свой образец, с которым я мог бы вести разговор.
— Какими мыслями, ощущениями вы живете сегодня, чем дышит ваше искусство?
— Я вернулся к такому аутсайдеру в искусстве, как пейзаж. Пейзаж, который сделал, собственно, и революцию, и эволюцию всего искусства, — с начала ХХ века был практически выброшен за его пределы. Я всегда для поддержки, для расписки писал этюды, пейзажи — и недавно понял, что мне это стало интересно как большой проект.
— Давно ли произошло это возвращение?
— Я пишу пейзажи всю жизнь. Когда делал абстракции, то параллельно делал и пейзажи, даже в 90-е годы. Потом увидел, что выше хатки, украинского мотива я планку не подниму, поэтому пошел в абстракцию, которая открыла совершенно иные горизонты, новые ощущения. Но когда я переехал жить сюда, в Засупоевку, мне захотелось чего-то действительно украинского, может, даже гоголевского. И я осмысленно вернулся в пейзажной живописи.
— Ваш пейзаж граничит с абстракцией, иногда не можешь угадать, это абстракция или фигуратив.
— Да, я остаюсь верным абстракции, потому что считаю, что на данный момент абстракция — самое интересное, что человечество создало в искусстве.
— Отличительная черта ваших произведений — очень активный, своеобразный фиолетовый цвет, на грани красно-сине-лилового... Это просто дань красоте заката или проявление некоего специфического внутреннего состояния?
— Это внутреннее состояние. Ведь я не рисую собственно пейзаж, а создаю эмоциональное пространство.
— Что значит для вас этот цвет?
— Это, наверное, вневременность. Я как-то с детства не чувствую времени, никогда не воспринимал реальность такой, какая она есть, видел все через собственные чувства.
— А вы не боитесь не поспеть за временем? Упустить какой-то важный аспект настоящего?
— Мне направление contemporary напоминает марафон — съезжаются люди со всего мира, бегут, но это все временная штука, сегодня марафон в Сиднее, завтра в Германии. Посмотрите, как быстро меняются все эти направления. Искусство — это такой корабль, огромный и тихий, который плывет строго по своему курсу, а вокруг снуют катера, шлюпки. В искусстве надо жить собственными чувствами, мыслями и собственным миром, иначе ты будешь просто участвовать в каком нелепом марафоне. Кому это интересно — он бежит. Мне так жить неинтересно.
— А что остается, когда останавливается время?
— Для одного каталога я написал, что тишина — это встреча вечности с обыденностью, думаю, что эта фраза может быть вам ответом. В принципе, такое же солнце, такая же зелень существовали на Земле и две, и три тысячи лет назад, и художники тогда что-то делали, но видели все всегда одно и то же. Все в мире стабильно, а есть просто смена интересов, восприятия и отношения. Каждый должен находить свой путь.
— У вас такой интровертный взгляд на искусство. Не вызвано ли это влиянием религии? Вы верующий человек?
— Я не слишком углублялся в эти вопросы, такие вещи чувствуются на интуитивном уровне. Я всю жизнь работаю с красками, и то, что с ними делается, действительно может сделать из неверующего человека верующего. Когда начинал, я был очень самоуверенным, думал, что легко сделаю так, как я хочу. Но сколько ни делал, ничего не получалось. Это продолжалось очень долго, пока меня интуитивно не перемкнуло. И во время работы там, где нужно было взять серым, я начал брать желтым, либо синим, либо красным, — а потом удивлялся, как такое может быть. Я научу колориту, гармонии даже медведя, но это еще не значит родить художника... Я просто труба — сквозь меня что-то идет, и я это воплощаю. И это состояние, наверное, самое счастливое, но такие моменты в творческой жизни, к сожалению, нечасты.
— Вы поселились в замечательном месте, на природе, занимаетесь любимым делом. А что еще вас интересует, чем вы живете, кроме живописи? Интересуетесь ли вы, например, политикой?
— Как обычный человек я все вижу, но, несмотря на свой бешеный темперамент, не позволяю себе сильно въезжать в такие вещи, иначе просто не смогу нормально работать. Я считаю, что качественно делать свою работу — это лучшая политическая позиция.
— «Мир ловил меня, но не поймал», как писал Сковорода?..
— В определенной степени да. Я прожил жизнь только с работой, и весь интерес всегда был в ней. Все, что вне ее, — это, пожалуй, процентов 10% моей жизни. Я даже не заметил, как дети выросли, как я прожил это время.
— Ваши потомки пошли в художники?
— Дочь. Сын у меня машинист, как мой отец, ведь я из семьи железнодорожника. Дочь с детства начала рисовать, обладает чрезвычайным колористическим даром, то, что я брал работой, экспериментами, опытами, она имеет от природы. Хорошо это или плохо — время покажет. Потому что именно препятствия делают свое доброе дело, в том плане, что человек или отступается, или, наоборот, становится сильным и вырабатывает характер, необходимый для художника, позиции и все остальное.
На аукционе в Лондоне картина мастера была продана за 124 тысячи 400 долларов, что стало рекордом среди украинских художников
Пятнадцать лет Анатолий Криволап искал «свой» цвет, чтобы в начале девяностых стать одним из самых успешных украинских художников, а в начале двухтысячных — и самым дорогим. Очередной ценовой рубеж картина Анатолия Дмитриевича преодолела месяц назад — работа «Конь. Ночь» была продана с аукциона в Лондоне за 124 тысячи 400 долларов. А весной нынешнего года его творение ушло с молотка в Нью-Йорке за 98 тысяч долларов. Впрочем, дела денежные не очень беспокоят украинского художника. Много лет назад он уехал из Киева, поселился в селе под Яготином и с неохотой покидает любимую мастерскую. Он не носит дорогие часы, равнодушен к украшениям, еде и быту. Говорит, что из-за жизни в селе немного поправился, но не променяет ее ни на что. Хотя при его возможностях мог бы сделать это в один момент.
«Я нашел более 50 вариантов красного оттенка»
— Вам говорили, что цвет ваших глаз, точь-в-точь как небо на полотнах, которые вы создаете?
— Никогда. Хотя, вспоминаю, девушки признавались, когда я смотрю на небо, мои глаза становятся голубыми. На самом же деле они серо-голубого цвета. А вот у моего молочного брата очи темно-синие, жгучие. Потрясающий оттенок.
— Но ваш любимый цвет, наверное, все-таки красный.
— Много лет я писал картины только в этом цвете. Меня и узнали благодаря красному. Нашел более пятидесяти вариантов этого оттенка! Красный цвет очень сильный. Он может быть праздничным и трагичным. Вся эмоциональная палитра в одном этом цвете. Меня всегда волновало, как можно с помощью оттенков передать то, что переживаешь. Палитра — лишь набор оттенков, за которыми стоят настоящие чувства или их отсутствие.
— Так было в вашей жизни всегда?
— Сколько себя помню. С самого детства у меня было ощущение, что в жизни все сложится как-то особенно. Мои родители не имели никакого отношения к искусству, были сиротами. У папы всего два класса образования, мама и вовсе в школу не ходила. Но именно она меня эмоционально поддерживала, верила. Рассказывала, когда я был маленьким, рисовал где попало и чем придется. Мог взять кусок угля, прислониться к белой стене нашего дома, и вдруг там появлялся конек. Учился рисовать сам. Показать, как это правильно делать, было некому. Помню, в библиотеке в Яготине нашел какую-то выцветшую книжечку с уроками рисования еще довоенного издания. Она и стала моим первым учебником по живописи.
— Значит, в то время, когда мальчишки мечтали стать летчиками и космонавтами…
— Период детства, когда я еще не рисовал, наверное, был самым счастливым в жизни. Потом пришел творческий фанатизм, вычеркнувший из нее практически все. Я уже не мог ничем интересоваться, кроме живописи. Папа работал машинистом на железной дороге и хотел, чтобы я пошел по его стопам. Говорил: «Надо иметь специальность. А живопись так, баловство». Нас в семье было три брата, я самый младший. Шутил всегда, два брата умных, а третий — художник. Мою профессию в семье долго не воспринимали, даже на выставки не ходили. Но мне было все равно — иной жизни я не представлял. Мое детство пришлось на послевоенные годы. У нас дома не было телевизора, часто оставались и без света. Зимой после четырех вечера уже начинало темнеть, заняться нечем. Я начал рисовать сначала от скуки, а потом перешел из реального мира в тот, который понимал лучше всего — мир красок. С тех пор как стал рисовать, не могу видеть жизнь реальной.
*Картина, на фоне которой стоит Анатолий Криволап, выполнена в желто-красно-синих тонах. Сколько оттенков на полотне, посчитать нереально — настоящая буря цветов. Отвести глаз от абстракции невозможно, в мелких одиноких деталях каждый находит что-то свое, скрытое в самых глубинах души. ФОТО: Сергей ДАЦЕНКО, «ФАКТЫ»
— Вы и людей не видите?
— Не вижу. Я их или чувствую, или нет. Все, с чем сталкиваюсь каждый день, зашифровываю в цветовую палитру.
— И какого я цвета?
— Я бы взял немного зеленого, провел красную линию и еще один цвет, который пока от меня скрыт. Сделал бы его серым, чтобы потом перекрашивать в зависимости от ситуации. Почти никогда не использую в работе зеленый цвет. Он слишком спокойный для меня. Не отражает моей энергии, поэтому нервирует.
— Что уж тогда говорить о белом?
— А вот наоборот! У меня дома практически нет мебели, а стены белые. Еще в юности решил, что самое лучшее для меня жилище — келья монаха. Белые стены, минимализм. Белый цвет универсален. Глядя на него, я могу видеть цветные программы. В этом его ценность. Белый цвет для быта, зеленый — для отдыха. Все остальные — для работы.
«Это в городе ночь темная, а в селе она… светлая»
— Сами вы какого цвета?
— Красного с малиновым оттенком. Как ваша кофточка. Даже еще ярче.
— Две ваши последние картины, проданные за большие деньги с мировых аукционов, фиолетовых темных оттенков.
— Это то, что сейчас меня волнует. Я работаю большими сериями. Если начинаю писать в каком-то цвете, то углубляюсь в него, как в «золотую жилу». Так получилось, что картина «Ночь. Конь» сине-фиолетовая. Какой оттенок будет завтра, не знаю. Цвет — это целая жизнь. Сначала надо к нему привыкнуть, узнать слабые, сильные стороны. Потом вытащить все это наружу. И… отпустить. Все, как в жизни. Я ведь не всегда был известен.
— Помните то время?
— Закончил Киевский художественный институт, и меня пригласили на работу. Это был фонд, где трудились художники, многие народные и заслуженные. Там платили приличные деньги. Я писал картину в месяц и получал за нее две тысячи рублей! В то время зарплата инженера составляла всего 150 рублей. Натюрморт у меня рождался за два дня и стоил 500 рублей. Колоссальные деньги! Но все художники в фонде зависели от чиновников, которые приезжали к нам на роскошных «Чайках» и решали, принимать работу или нет. Этих просмотров боялись больше всего. Я уже начал свои эксперименты с цветом, которые многих просто раздражали. Мне надо было либо подчиниться, либо уйти на «вольные хлеба». Я выбрал второе. 15 лет проводил свои эксперименты, практически не имея денег. Не умер с голоду благодаря польскому коллекционеру Ришарду Врублевскому. Он раз в месяц приезжал в Киев и покупал мои работы. Сегодня у него их 92. Жил более-менее прилично до начала девяностых. А в 1992 году меня пригласили на выставку в Германию. Первая же моя работа была продана за 12 тысяч марок! В то время семья в Украине могла прожить месяц на 10 долларов. Я стал богат.
— И поселились в самом центре Киева.
— Переехал в Киев уже после восьмого класса, когда учился в художественном училище. Потом ушел в армию, поступил в институт, начал зарабатывать. А в 90-х купил квартиру в самом центре. Из ее окон был виден памятник Лысенко возле Оперного театра. Меня признали, стали покупать работы. Кстати, я был одним из первых художников в Киеве, кто поднял цену за свои полотна до тысячи долларов. В то время в Украине коллекционеры покупали картины за 200, 300 долларов. Галереи стали отказываться выставлять мои работы, но я прекрасно продавался и за рубежом.
— Что это за история, когда вы сожгли свои картины?
— Это было два года назад. За два дня я сжег около двух тысяч своих этюдов. Все они написаны на картоне. Их и картинами не назовешь, многие остались незавершенными. Специально рисовал на картоне, зная, что такие работы никто не купит — галереи их не принимали, коллекционеров они не интересовали. Только мой поляк покупал. Но мне надо было тренироваться, расти. Сейчас, когда стал заметным, хочу, чтобы после меня остались только лучшие вещи. Зачем продавать этапы своего становления, эдаких наполовину Криволап? Тогда я и решил все сжечь. Палил два дня, разжигая огонь на собственном участке. А внук подвозил мне работы тачкой. Осталась лишь небольшая часть тех картин. Но будет время, спалю и их.
— Недаром вас сравнивают с великим Гоголем… У вас есть любимая картина?
— Их две. Мой дом, который написал в 1990 году. Это знаковый пейзаж. Создав его, понял, что выше планку творчества уже не подниму. Превзойти уровень той работы не смогу никогда. Картина продалась в Германии за 50 тысяч марок. Но, наверное, самая дорогая для меня моя первая абстракция синего цвета. Она у меня дома, никогда ее не продам.
— Значит, белые стены вашего дома все же завешены картинами?
— Нет, они чистые. Полотна у меня стоят. И не только мои. Со студенческих времен занялся коллекционированием. У меня есть работы знаменитого Николая Глущенко. Это такая подпитка.
— Можете себе позволить жить в любом городе мира. Тем не менее покинули Киев и перебрались в село за несколько десятков километров от столицы.
— Есть места, где хочется работать. А есть такие, в которых сам себя начинаешь ненавидеть. Киев я люблю, но перестал там работать. А в селе творю! У меня фантастическое место. Огород спускается прямо к озеру, ширина которого два с половиной километра, Вид такой, что захватывает дух. Ведь это в городе ночь темная, а в селе она… светлая. Вы бы видели эту картину! Я и пишу в основном вечером.
«В мое мужское тело будто кинули женскую душу»
— В жизни что-то интересует вас так же сильно, как живопись?
— Ничего, абсолютно.
— А женщины?!
— Думаю, они для меня на четвертом месте. Мои родные это прекрасно знают. Я — фанатик. Неудобный в быту человек. Могу без перерыва двадцать часов заниматься экспериментами с цветом. Без выходных и отпуска. Даже не стану себе готовить, если проголодаюсь. Максимум, на что способен, — купить или заказать еду. Все остальное — пустая трата времени. У меня никогда в жизни не было хобби. Вернее, хобби — работа. Правда, сейчас надо сделать небольшой перерыв. Начались проблемы со здоровьем, скачет давление. Наверное, из-за того, что стал работать с эмалью. Представьте, находиться целый день в закрытом помещении, где сто открытых банок с краской. Плюс скипидар.
— У вас нет на это аллергии?! Вы счастливый человек!
— Аллергии нет, а вот давление скачет. Врачи, посмотрев меня, спросили: «Вы что, на химкомбинате работаете?» Говорю: «Причем добровольно». Я же зависим от работы. В этом мое счастье и несчастье. Всю жизнь будто на качелях — то на высоте, то в провале. Но именно это безумно интересно.
— Говорят, за вашу работу «Конь. Ночь» на аукционе в Лондоне разразилась настоящая борьба среди коллекционеров.
— Меня это не интересует. Я не был ни на одном аукционе даже в Украине. Очень редко хожу на выставки. Не интересно. Все важное для меня происходит в мастерской. Что мне еще нужно знать?
— Например, то, что вас называют самым дорогим украинским художником.
— Ну и что?! Я же не бизнесмен. Деньги меня не интересуют. Начиная с 1992 года имею все, что хочу. А запросы у меня небольшие. Есть такая поговорка: богатый не тот, кто имеет много денег, а тот, кому не много надо…
— Но, согласитесь, деньги могут доставить немало приятных моментов. К примеру, покупка вещей, машин…
— У меня два авто. В основном езжу на джипе. Люблю спортивные автомобили, но они не для наших дорог. Одна из моих первых машин была очень заметной в Киеве — красная «Вольво». Она была тогда единственная в городе. Два последующих авто тоже были красными. А вот последняя серая. Я нашел образ своего быта — серо-белый. Цветными могут быть только краски на моих картинах. Все остальное в жизни я нейтрализовал… Знаете, в юности я гонял на мотоцикле, носил длинную стрижку и старался скрыть, что художник.
— Почему?!
— Какая-то немужская это специальность. Мы же, как извращенцы. Разве это нормально, что я более чувствительный, чем женщина? В мое мужское тело будто кинули женскую душу. Честно говоря, не встречал женщины, которая чувствовала бы мир сильнее, чем я. Зато вы, женщины, «приемники». Только вы можете по-настоящему оценить искусство, а не мужчина, который с вами рядом. Кем бы он ни был…
