Повесть Василия Ивановича Белова «Привычное дело» относится к главным произведениям его творчества. Сюжет переносит читателя в то время, когда начинался кризис в деревне. Эту повесть можно смело отнести к «деревенской прозе».

Анализ произведения

Произведение «Привычное дело», краткое содержание которого находится в данной статье, было написано в 1966 году. В центре внимания писателя оказывается крестьянская жизнь. Для людей, которые так живут, она и есть привычное дело. Уже в самом названии автор использует такое выразительное средство, как метафора. И в этом есть некий контекст, причем трагического характера.

Что же для крестьян может быть привычным делом? Анализ произведение показал, что это умение этих людей боготворить и любить свою небольшую крестьянскую избу. А смысл существования для этих людей заключен лишь только в том, чтобы создать семью, все делать для ее блага и чтобы она постоянно росла, ведь именно дети являются продолжением рода. Привычным делом для крестьян оказывается и работа целыми днями, они совсем не думают об отдыхе. Привыкли эти люди и ничего не иметь в этой жизни, а прозябать в нищете.

В произведении «Привычное дело» Белова, краткое содержание которого дано в этой статье, показана жизнь крестьян: работают постоянно, спят всего лишь два часа в сутки и по ночам вынуждены косить траву для своей коровы, которая для всей семьи является кормилицей. Если вдруг с животным что-то случится, то тогда вся семья может умереть с голода. А это сено, которое с таким трудом и силами было скошено и убрано, затем еще и конфискуют. И приходится тогда мужчинам ехать на заработки, иначе все умрут.

И теперь, как показывает автор Белов В.И., больная и умирающая жена ходит косить и умирает прямо на косьбе. А в семье воспитывают девять детей, которые после смерти матери остаются сиротами. И вот тогда какая-нибудь дальняя родственница, как, например, в повести - троюродная сестра хозяина семьи, берет этих ребятишек к себе, чтобы о них заботиться.

«Привычное дело» Белова: краткое содержание первой главы

В первую главу автор поместил четыре части: «Прямым ходом», «Сваты», «Союз земли и воды» и «Горячая любовь». Главный герой - Иван Африкантович Дрынов - пытался довезти товар, который нужно было сдать в сельпо. Загрузив товар, он немного выпил, поэтому сначала по дороге долго разговаривал со своим мерином. Парменко он знал еще жеребенком, поэтому всегда жалел его.

Когда герою уже не хотелось говорить, он замолчал и равнодушно наблюдал за дорогой. Но уже на полдороги он встретил Мишку. Распив еще одну бутылку, они заехали в Сосновку к троюродной сестре героя, чтобы посватать Мишку. Но Нюшка ловко и быстро их вытолкнула. А наутро о неудачном сватовстве Мишки Петрова уже знала все в деревне. Но никто не видел самого Ивана Дрынова, а он уже бежал в соседнюю деревню, где его жена Катерина рожала девятого ребенка.

Вместе с женой они упросили доктора, чтобы отпустили женщину с новорожденным сыном домой, так как Иван никак не мог жить без нее.

Вторую главу своей повести «Привычное дело» Белов (краткое содержание будет интересно поклонникам литературного творчества автора) разделил на четыре части: «Детки», «Бабкины сказки», «Утро Ивана Африкановича» и «Жена Катерина». Сначала автор понемногу рассказывает о каждом ребенке в семье Ивана и Катерины. Знакомит он и с тещей, которая за этими ребятишками ходит. Она следит и за домашним хозяйством. А последняя глава посвящена Катерине, которая встает в три часа ночи, чтобы управиться по дому, помогая матери, а потом бежит на ферму. А ведь только вчера она родила, и ей отлежаться надо. Вот и случился приступ.

Основное содержание третьей главы

Третья глава повести «Привычное дело» состоит из одной части - «На бревнах». После сердечного приступа, который случился с Катериной на ферме, пробыла она две недели в больнице. А Иван за это время извелся совсем, так как холодным ему казался этот дом.

Но когда Катерина вернулась, Иван опять сидел на бревнах, где проходила вся жизнь деревни, с Куровым и Мишкой Петровым, обсуждая союзников и рассказывая о том, какие истории с ним происходили на войне.

Основные события четвертой главы

Белов В.И. в четвертую главу своего произведения включил следующие части: «И пришел сенокос», «Фигуры», «Что было дальше», «Митька действует» и «На всю катушку». Корова была самой ценной в семье Дрынова. Но сена колхоз выделял мало, приходилось по ночам Ивану косить, чтобы три стожка на зиму запасти. Однажды он взял с собой Гришку на покос, а мальчишка уснул. Но пока Иван был на работе, а к ним в дом по делам заходил председатель, тот сам и выложил все про сено.

Потом Гришка и дорогу показал, чтобы могли уполномоченные увезти это сено. Долго ругали Ивана за сено, сделали предупреждение, что если еще такое повторится, то посадят его. Договорился тогда Иван с соседским председателем, чтобы косить. Четыре ночи он с женой ездил на покос, чтобы его председатель не видел. А когда приехал шурин Митька, то они с Мишкой за одну ночь перевезли это сено. Вскоре и Митьку с Мишкой забрали за сено в милицию и дали им работ по пятнадцать суток.

Главные действия пятой главы

В пятую главу произведение Белова, которое относится к деревенской прозе, вошли несколько частей: «Вольный казак», «Последний прокос» и «Три часа сроку». Уговорил Митька уехать Ивана в Мурманск, чтобы заработать. Не соглашался долго он, но слишком много аргументов приводил хитрый парень. И вот стал Иван и сам задумываться о жизни и о том, какое будущее он может дать своим детям. Пошел к председателю, все документы сделал и поехал вместе с Митькой, хотя Катерина была против такого решения.

Только он уехал, как разрешили деревенским жителям в выходной день не выходить на покос, а заняться своими делами. Катерина отправилась вместе с Катюшкой и Гришкой. Мальчик следил за огнем, лазил по деревням. А девочка наравне с матерью училась косить. И тут Катерине стало плохо, упала на землю. Ее заметил Гришка, стал плакать, и это привлекло внимание людей. Когда Катерину привезли домой, вызвали врача, то оказалось, что опять у нее приступ. Но вот в больницу уже везти ее нельзя было.

А вскоре вернулся и Иван, который и в милицию успел попасть из-за Митьки, и даже в аварии поучаствовать. Но домой его тянуло.

"Привычное дело" Белова: краткое содержание шестой главы

В шестую главу автор поместил лишь только одну часть - «Рогулина жизнь». Корова для семьи в деревни была главной ценностью. Жизнь Рогулины, кормилицы семьи, описывает Белов в этой главе. Он рассказывает о ее рождении, о том, как она взрослела, как впервые встретилась с быком и какую горечь утраты испытала, когда унесли ее теленочка, которого она родила и облизала ночью, пока все спали. Схватка с медведем и ласка хозяйки описывается в этой главе.

Но страшные последние сцены, так как Иван не смог сам забить Рогулину. Он даже в дом ушел, чтобы этого не видеть. А корова недоумевала, что же с нею сделали. И даже после того, как ей нанесли первый удар. Она не знала, что хозяйка умерла и ходить больше за ней некому.

Сюжет седьмой главы

В седьмой главе читатель может познакомиться с тремя частями: «Ветрено. Так ветрено», «Привычное дело» и «Сорочины». Мать Катерины и Степановна решили, что Иван должен сойтись с Нюшкой. Но как сказать ему об этом, пока еще не придумали. А Иван, решив построить новую лодку, пошел на Черную речку и заблудился. Два дня он пробыл в лесу, и, когда уже совсем выбился из сил, голодный, услышал трактор Мишки Петрова, пополз на дорогу и тот его чуть не задавил.

На сорок дней он пошел на кладбище к жене, куда он так ни разу еще и не сходил. Рассказал о детях, о корове, попросил прощения у жены, что не берег ее. И заплакал, пытаясь вылить всю свою боль от потери.

В этой статье мы рассмотрим произведение, которое написал Василий Белов. «Привычное дело» (краткое содержание будет представлено ниже) - повесть, написанная в 1966 году. Она принесла своему автору известность и утвердила его как одного из родоначальников «деревенской прозы». Для творчества Белова и до этого было характерно бытописание мира деревни, но с наибольшей силой впервые это проявилось только в «Привычном деле». Итак, обратимся к сюжету произведения.

Белов, «Привычное дело»: краткое содержание. Главы 1 и 2

Иван Африканович Дрынов, простой мужик, едет пьяный на дровнях. До этого он напился с Мишкой Петровым, трактористом, и теперь ведет беседу с Парменом - мерином. Ему поручили привезти товар для магазина из сельпо, но спьяну Иван спутал дорогу и заехал в чужую деревню. Теперь домой он доберется не раньше, чем к утру. Но для него это совершенно привычное дело.

Именно поэтому ночь он проводит в дороге. Именно в этот момент нагоняет Дрынова Мишка. Давние приятели выпивают еще. И в этот момент Ивану Африкановичу приходит идея сосватать за тракториста свою троюродную сестру Нюшку. Женщине уже 40 лет, и она работает зоотехником. Правда, у нее есть один недостаток - бельмо на глазу, но если смотреть на нее с левой стороны, то ничего не заметно. Друзья идут к Нюшке, но та гонит их ухватом, и им приходится идти ночевать в баню.

Глава 3. Катерина

В это же время родился девятый сын, Иван, у жены Дрынова, Катерины. Сама же Катерина, несмотря на строгий запрет фельдшера, сразу же после родов отправляется на тяжелую работу, больная. Катерина начинает вспоминать о том, как однажды, в Петров день, ее Иван наблудил с сельской бойкой бабой Дарьей Путанкой. А когда Катерина его все же простила, он на радостях пошел и обменял на «гармонью» Библию, доставшуюся в наследство от деда. Сделал это Иван, чтобы жену развеселить музыкой.

А вот сейчас та самая Дашка отказывается смотреть за телятами, и Катерине приходится выполнять и свою, и ее работу. Измученная болезнью и работой женщина в изнеможении падает в обморок. Вызывают скорую, и Катерина оказывается в больнице. Ей ставят диагноз - гипертония. Только через две недели ее выписали и разрешили вернуться домой.

Вспоминает о гармони и Иван Африканович - не успел он как следует научиться играть, только басы кое-как освоил, как отобрали у него инструмент за недоимки.

Глава 4. Сенокос

Описывает в своих произведениях простую деревенскую жизнь Белов. «Привычное дело» (краткое содержание это отлично иллюстрирует) - еще одно описание крестьянского быта 60-х годов.

Наступает пора сенокоса. По ночам Иван Африканович тайком косит сено в лесу за 7 верст от родной деревни. Все потому, что крестьянам колхоз отдает десять процентов от накошенного, а этого на месяц хватит, не больше, а зима длинная. Чтобы прокормить корову, нужно минимум три стога, вот и приходится воровать.

В одну из таких ночей Дрынов решает взять с собой сына Гришку, совсем еще маленького. И потом Гришка по глупости рассказал, что ходил косить ночью с отцом в лес, районному уполномоченному. Ивану Африкановичу грозит суд - он же депутат сельсовета. В итоге районный уполномоченный начинает требовать, чтобы Дрынов показал, кто еще ночами ходит косить, а лучше списочек написал. А за эту услугу он обещает не только закрыть глаза на проступок Ивана Африкановича, но и не «обобществлять» его личные стога. Дрынов договаривается с соседним председателем и уже ходит косить ночами на чужую территорию вместе с Катериной.

Глава 4 (продолжение). Мишка и Дашка

О появлении гостя в семье Дрыновых рассказывает краткое содержание («Привычное дело»). Белов В. И. без прикрас изображает жизнь в деревне. На голову Ивана Афанасьевича свалилась еще одна неприятность - приехал из Мурманска брат Кати Митя Поляков, и совершенно без денег. Поселился он у Дрыновых и меньше чем за неделю успел напоить всю деревню, обругать на чем свет стоит начальство, сосватал Мишке Дарью Путанку и даже корову обеспечил сеном. И это все у него получилось, как будто по ходу дела.

Дашка дает Мишке от которого того потом начинает тошнить, а через пару дней они уже отправляются расписываться в сельсовет, тоже не без Митькиного участия. Через некоторое время происходит первая ссора между молодоженами. У Мишки в тракторе висит репродукция полотна «Союз земли и воды» (Рубенс), на которой изображена обнаженная женщина, по мнению всей деревни, очень похожая на Нюшку. Эту-то картину и находит, а потом срывает и сжигает в печи Дашка. Обозленный Мишка в ответ едва не сбрасывает трактором баню, в которой мылась в тот момент Дарья, в речку. В итоге трактор оказывается поврежден, а на чердаке бани обнаруживается сено, которое было скошено незаконно. Этот случай приводит к тому, что сено начинают искать по всей деревне. Приходит очередь и Дрыновых - привычное дело.

Нельзя назвать трагедией или комедией краткое содержание книги «Привычное дело». Изложение этого произведения, скорее, напоминает драму жизни, в которой люди вынуждены приспосабливаться ко всему, чтобы выжить. Обыски, воровство, пьянство - все становится для них привычным делом.

Митьку за порчу трактора и за скошенное сено вызывают в районную милицию. Но по ошибке 15 суток дают совершенно другому Полякову, хотя тоже из Сосновки. В деревне вообще много Поляковых. А сам Миша отбывает свои 15 суток в родной деревне под присмотром конвойного, продолжая днями работать, а вечерами напиваться с приставленным сержантом.

Глава 5. Отъезд

Рассказывает и о том, что заставляет крестьян покидать деревню, Белов («Привычное дело»). Краткое содержание описывает, как после начавшихся обысков у Ивана Африкановича находят незаконное сено и все отбирают. Митька начинает убеждать его уехать на заработки в Заполярье, бросив здесь все. Не хочется Дрынову бросать родные места, но Митька продолжает его уговаривать, и в конце концов Иван Афанасьевич соглашается.

Дрынов отправляется к председателю - тот должен выдать ему справку, которая позволит колхознику получить паспорт. Однако председатель отказывает выдать документ. Обозленный Дрынов угрожает тому кочергой, и только тогда председатель сдается.

Иван Африканович прощается и с женой, ему жалко оставлять Катерину, он жалеет ее и любит. Тем не менее Дрынов уезжает. После его отъезда Катерина ходит косить уже одна. И вот во время косьбы настигает женщину второй удар. Едва живую ее привозят домой - до больницы далеко, умрет, не выдержит.

Глава 5 (продолжение). Возвращение

Изображает обыденную жизнь Белов. «Привычное дело» (краткое содержание по главам подтверждает это) - повесть не о каких-то небывалых печалях и горестях, это всего лишь описание человеческого бытия.

Возвращается в родную деревню Иван Африканович. Поначалу они с Митькой луком в поезде торговали, но такая жизнь оказалась не по Дрынову, и он решил вернуться.

По возвращении узнает Иван Африканович, что жена его померла, а ребятишки остались одни. Узнав об этом, Дрынов падает прямо на дорогу, обхватывает голову руками и скатывается в придорожную канаву. Он молотит кулаками землю и грызет ее.

Глава 6. Корова

Нелегко приходится герою, которого создал Василий Белов («Привычное дело»). Краткое содержание рассказывает, как ему пришлось принять тяжелое решение - зарезать корову, единственную кормилицу. Но нужны были деньги, а кормить зимой ее было нечем. Иван Африканович не смог зарезать ее своими руками, поэтому попросил Мишку. Перебирая потроха мертвой коровы, Дрынов плачет.

Двоих детей, Ваську и Митьку, приходится отдать в приют. Антошку отправляют в училище. Остаются на попечении отца только Маруся и два младенца.

Глава 7

Вот и подошло к концу краткое содержание повести Белова «Привычное дело». После смерти Катерины Дрынов не хочет жить. Заботу о его детях взяла на себя Нюшка. Однажды, бродя по лесу, Иван Африканович заблудился. Так он проплутал три дня, пока не нашел его тракторист Мишка, подумавший сначала, что его друг пьян.

Через два дня после этого, на сороковой день смерти Катерины, Дрынов сидит у ее могилы и рассказывает ей о детях, о том, как плохо ему, просит дождаться его. Горе согнуло его, но никто этого так и не заметил.

Так и заканчивается изображением могилы и описанием горя несчастного человека краткое содержание («Привычное дело» Белова). По главам если читать произведение, то оно оказывает еще более сильное впечатление.

Характеристика героев

Начнем с Ивана Африкановича. Это герой производит поначалу не самое хорошее впечатление, однако постепенно раскрывается его истинная натура. Он предстает как человек, переживающий за судьбу деревни, - он не хотел уезжать, потому что верил, что его место именно в селе. Кроме того, он способен на искреннее чувство - ласково и нежно любит свою жену, несмотря на прожитые вместе тяжелые годы. Дрынов осознает, что то устройство жизни деревни, которое существует, неверное, его необходимо менять. Этим герой и выделяется на фоне своих односельчан, которые смирились с происходящим.

Примечателен и образ Катерины Дрыновой. Это спокойная тихая женщина, которая привыкла сносить любые тяготы и работать без отдыха. Она не жалеет себя и своего здоровья, чтобы обеспечить семью.

Ее брат Митька, наоборот, не наделен смирением сестры. Это человек без семьи и без своего угла. Он живет одним днем и не думает о будущем. Именно его появление привело к гибели семьи Дрыновых - отъезд Ивана, смерть Катерины. Идеи и мысли Митьки разрушили привычный уклад жизни Дрыновых.

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Василий Иванович Белов
Привычное дело. Рассказы

Привычное дело

ГЛАВА ПЕРВАЯ

– Парме-ен? Это где у меня Парменко-то? А вот он, Парменко. Замерз? Замерз, парень, замерз. Дурачок ты, Парменко. Молчит у меня Парменко. Вот, ну-ко мы домой поедем. Хошь домой-то? Пармен ты, Пармен...

Иван Африканович еле развязал замерзшие вожжи.

– Ты вот стоял? Стоял. Ждал Ивана Африкановича? Ждал, скажи. А Иван Африканович чего делал? А я, Пармеша, маленько выпил, выпил, друг мой, ты уж меня не осуди. Да, не осуди, значит. А что, разве русскому человеку и выпить нельзя? Нет, ты скажи, можно выпить русскому человеку? Особенно ежели он сперва весь до кишков на ветру промерз, после проголодался до самых костей? Ну, мы, значит, и выпили по мерзавчику. Да. А Мишка мне говорит: «Чего уж, Иван Африканович, от одной только в ноздре разъело. Давай, – говорит, – вторительную». Все мы, Парменушко, под сельпом ходим, ты уж меня не ругай. Да, милой, не ругай. А ведь с какого места все дело пошло? А пошло, Пармеша, с сегодняшнего утра, когда мы с тобой посуду пустую сдавать повезли. Нагрузили да и повезли. Мне продавщица грит: «Свези, Иван Африканович, посуду, а обратно товару привезешь. Только, – грит, – накладную-то не потеряй». А когда это Дрынов накладную терял? Не терял Иван Африканович накладную. «Вон, – говорю, – Пармен не даст мне соврать, не терял накладную». Свезли мы с тобой посуду? Свезли! Сдали мы ее, курву? Сдали! Сдали и весь товар в наличности получили! Так это почему нам с тобой выпить нельзя? Можно нам выпить, ей-богу, можно. Ты, значит, у сельпа стоишь, у высокого-то крылечка, а мы с Мишкой. Мишка. Этот Мишка всем Мишкам Мишка. Я те говорю. Дело привычное. «Давай, говорит, Иван Африканович, на спор, не я буду, грит, ежели с хлебом все вино из блюда не выхлебаю». Я говорю: «Какой ты, Миша, шельма. Ты ведь, – говорю, – шельма! Ну кто вино с хлебом ложкой хлебает? Ведь это, – говорю, – не шти какие-либо, не суп с курой, чтобы его, вино-то, ложкой, как тюрю, хлебать». – «А вот, говорит, давай на спор». – «Давай!» Меня, Пармеша, этот секрет разобрал. «На что, Мишка меня спрашивает, на что, спрашивает, на спор идешь?» Я и говорю, что ежели выхлебаешь не торопясь, так ставлю еще одну белоглазую-то, а ежели проиграешь, дак с тебя. Ну, взял он у сторожихи блюдо. Хлеба накрошил полблюда. «Лей, – говорит. – Большое блюдо-то, малированное». Ну я и ухнул всю бутылку белого в это блюдо. Начальство, какое тут изладилось, заготовители эти и сам председатель сельпа Василей Трифонович глядят, затихли, значит. И что бы ты, Парменушко, сказал, ежели этот пес, этот Мишка, всю эту крошенину ложкой выхлебал? Хлебает да крякает, хлебает да крякает. Выхлебал, дьявол, да еще и ложку досуха облизал. Ну, правда, только хотел он закурить, газетку у меня оторвал, рожу-то и повело у него; видно, его и прижало тутотка. Выскочил из-за стола да на улицу. Вышибло его, шельму, из избы-то. Крылечко-то у сельпа высокое, как он рыгнет с крылечка-то! Ну да ты тут у крылечка и стоял, ты его видел, мазурика. Заходит он обратно, в лице-то кровинушки нет, а хохотнул! У нас, значит, с ним конфликт. Все мненья пополам разделились: кто говорит, что я проспорил, а кто говорит, что Мишка слово не выдержал. А Василей-то Трифонович, председатель сельпа-то, встал на мою сторону да и говорит: «Твоя взяла, Иван Африканович. Потому как выхлебать-то он, конешно, выхлебал, а в нутре-то не удержал». Я Мишке говорю: «Ладно, шут с тобой! Давай пополам купим. Чтобы никому не обидно было. Чего? Ты что, Пармен? Чего встал-то? А-а, ну давай, давай. Я тоже с тобой побрызгаю за компанию. За компанию-то оно, Пармеша, всегда... Тпрры! Пармен? Кому говорят? Тпрры! Ты, значит, меня не подождал, пошел? Я тебя сейчас вожжами-то. Тпрры! Будешь ты знать Ивана Африкановича! Ишь ты! Ну вот и стой по-людски, где у меня, эти... пуговицы-то... Да, кх, хм.

Нам недолго погулять,
А только до девятого.
Оставайся, дорогая,
Наживай богатого.

Вот теперь поехали, поехали с орехами, поскакали с колпаками...

Иван Африканович надел рукавицы и опять уселся на груженные сельповским товаром дровни. Мерин без понукания в бок сдернул прикипающие к снегу полозья, он споро волок тяжелый воз, изредка фыркал и прядал ушами, слушая хозяина.

– Да, брат Парменко. Вон оно как дело-то у нас с Мишкой обернулось. Ведь налелькались. Налелькались. Пошел он в клуб к девкам, девок-то тут у сельпа побольше, какая в пекарне, какая на почте, вот он и пошел к девкам-то. И девки все экие толстопятые, хорошие, не то что у нас в деревне, у нас-то все разъехались. Весь первый сорт по замужьям разобрали, остался один второй да третий. Дело привычное. Я говорю: «Поехали, Миша, домой», – нет, к девкам пошел. Ну, дело понятное, мы тоже, Пармеша, были молоденькие, это уж теперь-то нам все сроки вышли и соки вытекли, дело привычное, да... А как думаешь, Парменко, попадет нам от бабы-то? Попадет, ей-богу, попадет, это уж точно! Ну, ее бабье дело такое, ей тоже надо скидку делать, бабе-то, скидку, Парменко. Ведь у ее робетешек-то сколько? А у ее их, этих клиентов-то, чур будь, ей тоже не мед, бабе-то, ведь их восемь... Али девять? Нет, Пармен, вроде восемь... А с этим, которой... Ну, этот, что... которой в брюхе-то... Девять? Аль восемь? Хм... Значит, так: Анатошка у меня второй, Танька первая. Васька за Анатошкой был, первого мая родила, как сейчас помню, за Васькой Катюшка, после Катюшки Мишка. После, значит, Мишка. П-п-погоди, а Гришку куда? Гришку-то я и забыл, он-то за кем? Васька за Анатошкой, первого мая родился, за Васькой Гришка, после Гришки... Вот ведь, унеси леший, сколько накопил! Мишка, значит, за Катюшкой, за Мишкой Володя еще, да и Маруся, эта меньшуха, родилась в межумолоки... А перед Катюшкой-то кто был? Значит, так, Анатошка у меня второй, Танька первая, Васька первого мая родился, Гришка... А, шут с ним, все вырастут!

Нам недолго погулять...
А только до девятого...

Тпрры, стой, Парменко, тут нам потихоньку надо, как бы не окувырнуться.

Иван Африканович слез на дорогу. Он с такой серьезностью поддерживал воз и дергал за вожжи, что мерин как-то даже снисходительно, нарочно для Ивана Африкановича замедлил ход. Уж кому-кому, а Пармену-то была хорошо известна вся эта дорога...

– Ну, вот так, так, давай, вроде проехали мостик-то, – приговаривал ездовой. – Нам бы только с тобой накладную-то не ухайдакать, накладную-то... А ведь я тебя, Парменко, еще вот каким помню. Ведь ты тогда еще у матки титьку сосал, вот я тебя каким помню. И матку твою помню, звали Пуговкой, до того мала была да кругла, сгонили покойную головушку на колбасу, матку-то. Я, бывало, на ней за сеном ездил в масленицу, на старые стожья, дорога-то была вся через пень-колоду, дак она, матка-то твоя, как ящерка с возом-то, где ползком, где скоком, до того послушна была в оглоблях. Не то что ты теперешней. Ведь ты, дурак, и не пахивал, и в извозе дальше сельпа не езживал, ты ведь одно вино да начальство возишь, у тебя жизнь-то как у Христа за пазухой. Я ведь тебя еще каким помню? Ну, конешно дело, тебе тоже досталось. Помнишь, как семенной горох возили, а ты из оглобель-то вывернулся! Да как мы тебя, прохвоста, всем миром из канавы на ноги ставили? А ведь я тебя еще вот эконьким помню-то, – бывало, бежишь по мосту весь празднишной, дак копытка-ти у тебя так и брякают, так и брякают, и никакой-то заботушки у тебя тогда не было. А теперь что? Ну, возишь ты вина вдоволь, ну там кормят тебя, поят, а дальше что? Вот сдадут тебя тоже на колбасу, в любой момент могут, а ты что? Да ничего, пойдешь как миленькой. Вот ты говоришь, баба. Баба, она, конешно, баба и есть. Только у меня баба не такая, она и отряховку даст кому хошь. А мне ни-ни с пьяным. Пьяного она меня пальцем не тронет, потому знает Ивана Африкановича, век прожили. Тут уж, ежели я выпил, мне встречь слова не говори и под руку не попадай, у меня рука кому хошь копоти нагонит. Верно я говорю, Пармен? То-то, это уж точно я говорю, это уж как в аптеке, нагоню копоти. Чево?

Нам недолго погулять,
А только до де...

Я говорю, что Дрынова хто зажмет? Нихто Дрынова не зажмет, Дрынов сам кого хошь зажмет. Куда? Это ты куда, дурак старый, воротишь-то? Ведь ты не на ту дорогу воротишь! Ведь мы с тобой век прожили, а ты, понимаешь, куда воротишь? Это тебе домой дорога-то, что ли? Это тебе дорога не домой, а на вырубку. Я тут сто раз ездил, а тебе... Что? Я тебе полягаюсь, я вот тебе полягаюсь! Ты дорогу лучше меня знаешь? Ты, прохвост, вожжей захотел? Нна! Нна, вот тебе, ежели так! Ступай куда велят, свой прынцып не отстаивай! Чего заоглядывался? Ну? То-то, дурак, иди куда велено!

Нам недолго погулять,
Ых, только до...

Иван Африканович отхлестал мерина и примирительно зевнул:

– Ишь ты, Парменко, как меня разморило-то. Мы с тобой сейчас домой прикатим, товар сдадим, самовар поставим. Распрягу я тебя либо бабе скажу, и пойдешь ты, дурачок, домой, в конюшную. Ведь ты дурак, Парменко? Вот и я говорю, что ты дурачок, хоть ты и умный мерин, а дурачок. Ничего-то в жизни не смыслишь. Ты вон свернуть хотел на другую дорогу, а я тебя восстановил. Восстановил я тебя на верную путь али не восстановил? То-то! А нам недолго погулять... Ты, дурак, чего опять остановился? Который раз останавливаешься. Ты домой не хошь? Отведаешь у меня еще вожжей, ежели! Вон и деревню видно, сдадим мы товар, самовар поставим, нам теперь что, нам теперь всё вчера до обеда. Дурак ты, Парменко, дурак, тебе домой неохота. Вон и деревня рядом, вон и трактор Мишкин. Что? Какая это деревня-то? Вроде не наша деревня. Ну. Ей-богу, не та деревня. Вон и сельпо есть, а в нашей сельпа нет, это уж точно, а тут сельпо. Вон и крылечко высокое. Мы ведь, Парменко, вроде бы тут и товар грузили? Хм. Право слово, тут. Пармен ты, Пармен! Нет ведь у тебя толку-то, ишь куда ты меня завез. Вот ведь куда нас повело. Парме-ен? Ну, теперь мы с тобой домой поедем. Вот, вот, заворачивай-ко, батюшко! Ведь я тебе еще каким помню-то? Ведь ты еще маткину титьку губами дергал... Мы с тобой ходко... К утру дома будем, как в аптеке... Теперь мы, Пармеша, прямым ходом. Да, это... Прямым. Дело привычное.

Иван Африканович закурил, а мерин, не останавливаясь у сельповского крыльца, завернул обратно. Он трудолюбиво и податливо тащил груженые дровни с Иваном Африкановичем в придачу, поющим одну и ту же рекрутскую частушку.

Красная большая луна встала над лесом. Она катилась по еловым верхам, сопровождая одинокую, скрипящую завертками подводу.

Апрельский снег затвердел к ночи. В тишине ядрено и широко тянуло запахом натаявшей за день и ночью вымерзающей влаги.

Иван Африканович теперь молчал. Он трезвел и, будто засыпающий петух, клонил голову. Сперва ему было немножко стыдно перед Парменом за свою оплошность, но вскоре он как бы не нарочно забыл про эту вину, и все опять установилось на своих местах.

Мерин, чувствуя за спиной человека, топал и топал по затвердевшей дороге. Кончилось небольшое поле. До Сосновки, где была половина дороги, оставался еще небольшой лесок, встретивший подводу колдовской тишиной, но Иван Африканович даже не шевельнулся. Приступ словоохотливости как по команде сменился глубоким и молчаливым равнодушием. Сейчас Иван Африканович даже не думал, только дышал да слушал. Но и скрип завертки и фырканье мерина не задевали его сознания.

Из этого небытия его вывели чьи-то совсем близкие шаги. Кто-то его догонял, и он поежился, очнулся.

– Эй! – окликнул Иван Африканович. – Мишка, что ли?

– А то чую, бежит кто-то. Что, видать, ночевать-то не оставили?

Мишка, сердитый, шмякнулся на дровни, мерин даже не остановился. Иван Африканович, ощущая собственную хитрость, оглядел парня. Мишка, нахлобучив ворот телогрейки, закуривал.

– Кого сегодня отхватил? – спросил Иван Африканович. – Не ту, что в сапожках-то ходит?

– А ну их всех на...

– Что эдак?

– «Зоотэхник в истэрике»! – передразнил Мишка кого-то. – Чик-брик, пык-мык! Дуры шпаклеванные. Видал я такую интеллигенцию!

– Не скажи, – трезво сказал Иван Африканович, – девки ядреные.

Оба долго молчали. Пожелтела и стала меньше высокая к полуночи луна, тихо дремали кустики, и скрипела завертка, топал и топал неустанный Пармен, а Иван Африканович, казалось, что-то сосредоточенно прикидывал. До Сосновки, небольшой деревеньки, что стояла на середине пути, оставалось полчаса езды. Иван Африканович спросил:

– Ты Нюшку-то сосновскую знаешь?

– Какую Нюшку?

– Да Нюшку-то...

– Нюшка, Нюшка... – Парень сплюнул и перевернулся на другой бок.

– Экой ты, право... – Иван Африканович покачал головой. – А ты забудь про этих ученых! Раз наш брат малограмотный, дак и нечего. Наплюнь, да и все. Дело привычное.

– Иван Африканович, а Иван Африканович? – вдруг обернулся Мишка. – А ведь у меня эта бутылка-то не распечатана.

– Да ну! Какая «эта»?

– Ну та, что ты мне проспорил-то. – Мишка вытащил бутылку из кармана штанов. – Вот мы сейчас обогреемся.

– Вроде бы из горлышка-то... неудобно перед народом, да и так. Может, не будем, Миша?

– Чего там неудобно! – Мишка уже распечатал посудину. – Ты вроде бы пряники грузил?

– Давай откроем ящик да возьмем двух на закуску.

– Нехорошо, парень.

– Да скажу завтра продавщице, чего боишься? – Мишка топором отодрал фанеру ящика, достал два пряника.

Выпили. Уже затихший было, но подновленный хмель сделал светлее апрельскую нехолодную ночь, вдруг и скрипящая завертка, и шаги мерина – все приобрело смысл и заявило о себе, и уже луна не казалась Ивану Африкановичу ехидной и равнодушной.

– Я тебе, Миша, так скажу. – Иван Африканович наскоро дожевывал пряник. – Ежели человек сердцем не злой, да люб, да работник, дак не хуже никакого и зоотехника либо там госстраха. Вот Нюшку возьми...

Мишка слушал. Иван Африканович, не зная, угодил ли парню своими словами, крякнул.

– Конешно дело, грамота тоже, это... не лишнее в девке. А и ты-то парень у нас не худой, чего говорить... Да. Это, значит... чего говорить...

Допили, и Мишка далеко в кусты бросил пустую посудину, спросил:

– Ты про какую Нюшку говорил? Про сосновскую?

– Ну! – обрадовался Иван Африканович. – Вот уж девка, и красивая и работница. А ноги возьми, что вырублены. Она с моей бабой недавно на слете была, дак оне там по отрезу по самолучшему отхватили. А этих грамот у нее – дак все стены завешаны.

– С бельмом.

– С бельмом, говорю, эта Нюшка.

– Ну и что? Тебе-то что это бельмо? Это бельмо и видно-то, только ежели глядеть спереди, а сбоку да ежели с левого, дак никакого и бельма не видно. Грудина, а ноги-то, девка что баржа. Куда супротив Нюшки этим зоотехникам. Вон зоотехница-то пришла один раз на двор, а Куров поглядел да и говорит: «Добра девка, только ноги дома оставила». Нету, значит, ног-то почти. Как палочки. А Нюшка вон идет, дак глядеть-то любо-дорого. Все простенки в грамотах да в гербовых листах, и в дому одна с маткой. А вот хошь, сейчас привернем? Хоть сейчас и сосватаю!

– А что, думаешь, сгузаю? – сказал Мишка.

– Всурьез тебе говорю.

– И я всурьез!

– Мишк! Да я... да мы... мы с тобой, знаешь? Ты Ивана Африкановича знаешь! Да мы, мы... Пармен?!

Иван Африканович ударил по мерину вожжами, раз, другой. Пармен нехотя обернулся, но дело было уже под горку, дровни покатились. Мерину поневоле пришлось перейти на рысь, и через минуту возбужденные дружки по-молодецки, с частушкой вкатили в Сосновку:

Дорогая, не гадай,
Полюбила – не кидай.
Держись старого ума -
Люби мазурика меня.

Сосновка спала запредельным сном. Ни одна собака не взлаяла при появлении подводы: дома, редкие, словно хуторки, мерцали лунными окошками. Иван Африканович наскоро поставил мерина у поленницы, бросил с воза последнее сенцо.

– Ты, Миша, вот что, уж ты положись на меня, сам-то больше помалкивай. Мне это дело не в первый раз, я Степановну, матку-то, давно знаю, как-никак тетка двоюродная. Не больно мы пьяные-то?

– Надо бы еще разжиться...

– Ч-ч! Молчок покаместь!.. Степановна? – Иван Африканович осторожно постукал по воротам. – А Степановна?

В избе вскоре вздули огонь. Потом кто-то вышел в сени, отпер ворота.

– Кто это полуночник? Только на печь легла. – Старуха в фуфайке и в валенках открыла ворота. – Вроде Иван Африканович.

– Здорово, Степановна! – Иван Африканович бодрился, стукал нога об ногу.

– Проходи-ко, Африканович, куда ездил-то? А это кто с тобой, не Михайло?

В избе и в самом деле было красно от почетных грамот и дипломов, горела лампа, большая беленая печь и заборка, оклеенная обоями, разделяли избу на две части. Колено самоварной трубы висело у шестка на гвоздике, рядом два ухвата, совок и тушилка для угольков, сам самовар стоял, видно, в шкапу.

– Ночевать будете али как? – спросила Степановна и выставила самовар.

– Нет уж, мы прямым ходом... Обогреемся да и домой. – Иван Африканович снял шапку и сложил в нее свои мохнатые рукавицы. – Нюшка-то где, спит, что ли?

– Какое спит! Две коровы должны вот-вот отелиться, дак убежала еще с вечера. Каково живешь-то?

– А добро! – сказал Иван Африканович.

– Ну и ладно, коли добро. Не родила еще хозяйка-то?

– Да должна вот-вот.

– А я только на печь забралась, думаю, Нюшка стукает, ворота-то мы запираем редко.

Зашумел самовар. Старуха выставила из шкапа бутылку. Принесла пирога, и Иван Африканович кашлянул, скрывая удовлетворение, поскреб штаны на колене.

– А ты-то, Михайло, все в холостяках? Женился бы, дак и меньше вина-то пил, – сказала Степановна.

– Это уж точно! – Мишка, смеясь, хлопнул ее по плечу. – Вина-то я, Степановна, много пью. Ведь вот и сегодня до чего допил, что прямо беда! Беда!..

Мишка с горестным весельем качал головой:

– Бери зятем, пока...

Иван Африканович пнул Мишку валенком под столом, но Мишка не унимался:

– Отдашь за меня дочку-то, что ли?

– Да со Христом! – засмеялась бабка. – Берите, ежели пойдет, хоть сейчас и вези.

Ивану Африкановичу ничего не оставалось делать, как тоже включиться в дело; он уже громко, на всю избу, кричал Степановне и Мишке:

– Ну вот и я говорю, точно! У девки, у Нюшки, руки-то... Грамот однех... Миш? Я те говорю, точно! Степановна? Ты меня знаешь! Иван Африканович кому худо сделал? А? По-сурьезному!.. Я ему говорю, сейчас в Сосновку приедем, так? Он мне говорит... Нюшка! А ну-ко выходи сюда, Нюшка! Вот я сейчас на ферму пойду, Нюшку приведу. Степановна? Ч-ч!

Однако Ивану Африкановичу не пришлось идти за Нюшкой. Стукнули ворота, и Нюшка сама объявилась на пороге.

– Аннушка! – Иван Африканович с полной стопкой встал ей навстречу. – Анютка! Троюродная! Да мы тебя... да мы... мы... Да экой девки на всю округу нету! Ведь нету такой девки? Однех грамот... Ч-ч! Миш? Всем наливай. Я говорю, что нет лучше девки! А Мишка? Да разве Мишка худ парень? Ведь мы, Анюта, за тобой... значит, это самое, сватаем.

– Чего? – Нюшка, в навозных сапогах и в пропахшей силосом фуфайке, встала посреди избы и, прищурившись, поглядела на сватов. Потом бросилась за перегородку, проворно выскочила оттуда с ухватом: – Неси, леший! Чтобы духу вашего не было, пьянчужки несчастные! Неси, леший, пока глаза-то не выколола! Неси вас леший, откуда пришли!

Иван Африканович недоуменно попятился к двери, не забыв, однако, прихватить шапку с рукавицами, а старуха попыталась остановить дочку:

– Анна, да ты что, сдурела?

Нюшка заревела, схватила Ивана Африкановича за ворот:

– Иди, пустая рожа! Иди, откуда пришел, сотона! Сват выискался! Да я тебе...

Не успел Иван Африканович очнуться, как Нюшка сильно толкнула его, и он очутился на полу, за дверями; таким же путем оказался в сенях и Мишка.

Потом она выскочила в коридор, уже без ухвата. Еще более бесцеремонно и окончательно вытолкала сватов на улицу и захлопнула ворота...

В доме стоял рев. Нюшка с плачем кидала на пол что попало, вся в слезах кричала и металась по избе и материла весь белый свет.

– Ну и ну!.. – сказал Мишка, щупая локоть.

А Иван Африканович растерянно хмыкал.

Он еле поднялся, сперва на четвереньки, потом, опираясь на руки, долго разгибал колени, с трудом выпрямился:

– Хм! Вот ведь... Бес, не девка. В ухо плюнуть да заморозить. Пармен? А где у меня Пармен?

Пармена у поленницы не было. Иван Африканович забыл привязать мерина, и он давно уже топал домой, топал один, под белой апрельской луной по тихой дороге, и завертка одиноко скрипела в ночных полях.

Под утро погода сменилась, пошел снег, поднялся ветер. Во всех подробностях и с красочными прибавками про сватовство Мишки Петрова знала вся округа: сарафанная почта сработала безотказно, даже в такую вьюгу.

Магазин открылся в десять часов, бабы ждали выпечки хлеба и со смаком обсуждали новость:

– Говорят, сперва-то ухватом, а потом ножик сгребла со стола-то да с ножиком на мужиков-то!

– Ой, ой, а старуха-то что?

– А что старуха? Она, говорят, и старуху кажин день колотит.

– Ой, бабы, полноте, чего здря говорить. Нюшка матку пальцем не трагивала. Нет, дружно у их с маткой, экую бухтину про Нюшку разнесли.

– Чего говорить, смирёнее не было девки.

– Дак лошадь-то пришла?

– Пришла одна, ни мужиков, ни накладной нету.

– Говорят, в бане в сосновской и ночевали.

– Дорвались до вина-то!

– Готовы в оба конца лить.

– Товар-то целой, однако?

– Преников-то привезли, а говорят, у двух самоваров кранты отломило, мерин-то сам забрел на конюшню, дровни-то перекувыркнулись.

– А все вино, вино, девушки, не было молодца побороть винца!

– Да как не вино, знамо, вино!

– Сколь беды всякой от его, белоглазого, сколь беды!

Заходили все новые и новые покупательницы. Завернул бригадир, ничего не купил, потолкался и ушел, зашли трактористы за куревом. И весь разговор крутился опять же вокруг Мишки да Ивана Африкановича.

Ивана Африкановича видели рано утром, как бежал откуда-то, как зашел в дом и будто бы закидался по избе, потому что еще вчера, пока ездил в сельпо, жену его, Катерину, увезли в больницу родить, жены не оказалось, и будто бы он сказал теще, старухе Евстолье, что, мол, все равно он, Иван Африканович, задавится, что он без Катерины хуже всякой сироты. Теща же Евстолья, по словам баб, сказала Ивану Африкановичу, что она, хватит, намаялась, что уедет к сыну Митьке в Северодвинск, мол, нажилась вдоволь, покачала люльку по ночам, что вам бы, мол, с Катериной только обниматься и что она, Евстолья, дня больше не останется и уедет к Митьке.

Конца-краю нет бабьим пересудам... Продавщица ушла на конюшню, писать акт, наказав бабам приглядывать за прилавком, и в магазине стоял шум, бабы говорили все сразу, жалели Ивана Африкановича и ругали Мишку. В ту самую минуту и ввалился в магазин сам Мишка, со вчерашнего пьяный, без шапки.

У кого какой милой,
У меня дак Мишка,
Никогда не принесет
Лампасею 1
Лампасей – просторечье: конфеты, от слова «монпансье».

лишка! -

спел он и замотал головой.

– Здорово, бабы!

– Здравствуй, здравствуй, Михайло.

– Чего веселой-то?

– Не привез невесту-то?

– Нет, бабы, не вышло дело.

– Голова-то, поди, болит?

– Болит, бабы, – признался парень и сел на приступок. – Не ремесло это, вино эдак глушить. Нет, не ремесло... – Мишка мотал головой.

– А куда друга-то девал, свата-то? – как бы всерьез допытывались бабы.

– Ох, и не говори! Сват-от дак... – Мишка долго хохотал на приступке и от этого закашлялся. – Ой, бабы! Ведь нас, как этих... как диверсантов...

– Не приняла?

– Выставила! Ухватом этим... У меня и сейчас локоть болит, как она шуганет, мы с лесенки-то... ракетой. Как ветром нас сдунуло! Ой, бабы! Лучше не говорите...

Мишка опять зашелся в смехе и кашле, а бабы не отступались:

– Дак вдругорядь-то не стукались?

– Что ты! Нам и того сраженья – за глаза. Очнулись, что делать? Мерин домой ушел, стоим на морозе. Я говорю: «Пойдем, Иван Африканович, баню найдем да до утра как-нибудь прокантуемся. Думал, на перине буду ночевать с Нюшкой, а все повернулось на сто градусов». Пошли, баню нашли.

– Чья баня-то? Ихняя?

– Ну! Теплая еще, и воды полторы шайки. Я говорю, давай, Иван Африканович, раз дело со сватовством не вышло, дак хоть в тещиной бане вымоемся.

– Ой, сотона! Ой, гли-ко, ты бес-то! – Бабы, смеясь, завсплескивали руками.

– «...Снимай, – говорю, – Иван Африканович, рубаху, будем грехи смывать». А он упрямится, форс показывает: мочалки нет, того нет. «Меня, – говорит, – в Москве в трех домах знают. Я, – говорит, – чаю без сахару не пивал, не буду, как дезертир, в чужой бане мыться. Да и жару, говорит, нет». А я, бабы, взял ковшик, плеснул на каменку. Оно верно, никакого от каменки толку, все равно, думаю, не я буду, ежели в тещиной бане не вымоюсь! Вот Ивану Африкановичу тоже деваться некуда, гляжу, раздевается.

– Вымылись?

– Ну! Без мыла, правда, а хорошо. Оболоклись, легли на верхнем полке – валетом. А худо ли? Свищи, душа, через нос. Я, бывало, в Доме колхозника ночевал, дак там меня клопы до крови оглодали, а тут бесплатная койка. Только слышу, Иван Африканович у меня не спит. «Чего?» – спрашиваю. «А, говорит, ты эту... как ее... Верку-то заозерскую знаешь? Больно, говорит, добра девка-то». Я говорю: «Иди ты, Иван Африканович, знаешь куда! Что я тебе, богадельня какая? Одну с бельмом нашел, другую хромую. Эта Верка и под гору с батогом ходит». Он мне говорит: «Ну и что? Подумаешь, хромая, зато хозяйство и братанов много по городам». Я говорю: «Не надо мне этих братанов...»

– Нет уж, Миша, Верка тебе тоже не невеста.

– Ну! Я и говорю Ивану Африкановичу...

В это время в магазин затащили ящики с товаром и два новых изуродованных самовара, завернутых в бумагу. Бабы переключились на товар, что да как, и Мишка, оставшись не у дел, замолчал.

– Прениками-то будешь торговать?

– Ой, бабы, кабы кренделей-то, кренделей-то хоть бы разок привезли...

Продавщица без накладной торговать новым товаром отказалась наотрез, свидетели подписали акт о сломанных самоварах и о наличии ящиков, а Мишка продолжал рассказывать:

– «Будешь ты, – говорю, – спать сегодня аль не будешь?» Слышу – захрапело. Я утром пробудился, гляжу, нет Ивана Африкановича. Один на полке лежу. Видать, будил он меня, будил да так и убежал по холодку, отступился, я спать-то горазд с похмелья. Сел я, бабы, закурить хотел. Гляжу, штаны-то у меня не свои, – видать, мылись да штаны перепутали. «Ладно, – думаю, – хоть эти есть», выкурнул из предбанника, вроде никого не видать, да по задам, по задворкам, – думаю, – хоть бы живым из деревни уйти.

– Дак ты бы поглядел: может, накладная-то в штанах у Ивана Африкановича.

Мишка начал шарить по карманам.

– Нет, это не ремесло... Газетка, кисет, спички тут. А вот еще грамотка. Ну! Точно, накладная.

– «Пряники мятные, по рупь сорок кило, самовары тульские, белые, тридцать три восемьдесят штука, шоколад „Отёлло“, есть?

– Есть, есть!

– «Гусь озерный, Лиса-Патрикеевна...» Стой, это еще что за лиса? А, игрушки... «Репр... репродукция „Союз земли и воды“, есть?

– Ну-ко, хоть бы поглядеть, что это за союз. – Мишка ободрал с картины обертку и щелкнул от радости языком: – Мать честная! Бабы, вы только поглядите, чего мы привезли-то! Не здря съездили. Два пятьдесят всего!

Бабы как взглянули, так и заплевались, заругались: картина изображала обнаженную женщину.

– Ой, ой, унеси, лешой, чего и не нарисуют. Уж голых баб возить начали! Что дальше-то будет?

– Михайло, а ведь она на Нюшку смахивает.

– Ну! Точно!

– Возьми да над кроватью повешай, не надо и жениться.

– Да я лучше тридцать копеек добавлю...

– Ой, ой, титьки-то!

– И робетёшка вон нарисованы.

– А этот-то чего, пьет из рога-то?

– Больно рамка-то добра. На стену бы для патрета.

– Я дак из-за рамки бы купила, ей-богу, купила.

Картину купили «для патрета». По просьбе хозяйки картины Мишка выдрал Рубенса из рамки, свернул его в трубочку.

А Иван Африканович так и не появился.

Принесли с пекарни выпечку хлеба, пошли в ход и мятные пряники. Бабы заразвязывали узелки, зарасстегивали булавки. Мальчишка, посланный за Иваном Африкановичем, вскоре прибежал и сказал, что Ивана Африкановича дома нет, а куда девался, никто не знает, и что бабка Евстолья качает люльку, кропает Гришкины штаны и ругает Ивана Африкановича путаником. И что будто бы Гришка, дожидаясь штанов, сидит на печи и плачет.

В прозе В. Белова ярко выразилась сыновняя любовь к миру деревни, доскональное знание ее быта и людей. Вместе с тем в ней отчетливо звучали горькое сожаление и боль за неустроенность жизни не только личной, но чаще социальной, за недооценку человека как личности.

В повести «Привычное дело» раскрывается мир деревенской многодетной семьи Ивана Африкановича Дрынова, счастливо уцелевшего участника войны, и его жены Катерины. Герои Белова любят друг друга, любят свою многочисленную ребятню, с которой по-командирски справляется бабка Евстолья.

«Несобытийный» сюжет помогает создать яркие картины повседневности. С любовью, мягким юмором разворачивает художник панораму житейских забот, колоритно, в подробностях воссоздает спокойное течение крестьянской жизни. Мир крестьянской избы держится на любви и самоотверженности. В изображении бытовой повседневности автор отчетливо выявляет не только ее духовный смысл, но и неприглядную социальную изнанку. Писатель правдиво, без прикрас изображает современную ему деревню, которая через два десятка лет после войны еще никак не выбьется из нищеты. Тяжелый труд Катерины и ее мужа в колхозе не спасает от нужды. Если бы не корова Рогуля, нечем было бы кормить ребятишек, потому она и воспринимается как член семейства. После рабочего дня Иван Африканович вынужден по ночам косить сено на заброшенных покосах, чтобы прокормить корову зимой. Повествование о том, как нашли и конфисковали это «незаконное» сено, как грозились отдать под суд хозяина и что из этого вышло, составило сюжетную канву произведения. Несправедливость совершившегося, непоправимая беда, настигнувшая семью, толкнула Ивана Африкановича, былого фронтовика, тогда не имевшего никаких льгот, на поступок, противоречивший его натуре: бросить деревню, уехать с родственником на заработки в далекий Мурманск. Расплата за вынужденное бегство была жестокой. Власть земли и родной природы, тоска по жене и детям возвращают его назад. Встречает Ивана Африкановича весть о смерти жены Катерины.

Конкретные детали жизни тогдашней деревни ужасают сегодняшнего городского читателя. В три часа ночи Катерина, еще не выздоровевшая после родов, уже бегает к колодцу, носит воду, потом идет в колхоз на работу. Катерине на ферме, где она работает, надо принести в смену по тридцать ведер воды для телят.

Проблематика повести и характер главного героя

Богатство и полнота чувств и отношений к миру раскрывают Ивана Африкановича как незаурядную личность с его верой в справедливость законов жизни, в их непоколебимую силу. Отсюда философское спокойствие Ивана Африкановича, оно помогает поддерживать мир и лад в семье. Он мягкий по характеру, добрый, совестливый человек, по натуре созидатель. Построен дом, создана семья, подрастают дети. Герой В. Белова — "природный человек", воплощающий те общечеловеческие ценности, те нравственные принципы, которые выработаны народом за столетия труда на земле и которые еще долго будут служить верными ориентирами и для человека, отошедшего от земли.

Иван Африканович любит повторять слова «привычное дело», в которых выражается необходимость принимать жизнь такой, какой она выпадает на долю его самого и семьи. Привычное дело — тяжелый труд, привычное дело — нищенский быт, постоянное отсутствие денег, бесправие, на которое он никогда не жалуется. Его философский взгляд вырастает из восприятия конкретики окружающей жизни. Поэтическое видение природы, чувствование поэзии крестьянского труда на земле определяют душевное состояние этого человека, и в них писатель видит истоки духовной красоты таких характеров.

Катерина — это натура деятельная, активная, энергичная, как и ее мать Евстолья. Их трудолюбие и самоотверженность спасают семью. Заботами обеих женщин окружены дети. Катерина талантлива, у нее красивый звучный голос, она хорошо поет и пляшет.

Высокая духовность героев В. Белова с наибольшей убедительностью проявляется в их отношениях друг к другу. Подлинным гимном человеческой любви, ее созидательной силе звучат те страницы повести, где раскрыта глубина и сила привязанности Ивана Африкановича и Катерины, навек соединивших свои жизни. Чувство его к жене полно нежности, чистоты, горького сожаления о своем личном несовершенстве.

Повесть полна драматизма, местами — трагического накала. Герои повести писателя, простодушные, доверчивые, еще не понимают, что живут за чертой милосердия. Они не умеют жалеть себя, не знают своих человеческих прав. Для них священно то, что спасает в жизни, на что можно надеяться. Это своя изба с висящей посредине люлькой для младенца, свое хозяйство.

Драматична и печальна повесть В. Белова, но и светла тем особенным светом, который идет от его героев — ярких народных характеров, выписанных с любовью. Философия Ивана Африкановича, воплощенная в повторяемой поговорке «привычное дело», за которой кроется привычная пассивность крестьянина, мучительно переживается автором. В повести остро поставлен вопрос о судьбе деревни — хранительницы традиционного духовного уклада жизни, о судьбе красоты и поэзии природы в современный век всеобщей технизации.

Василий Иванович Белов

«Привычное дело»

Едет на дровнях мужик Иван Африканович Дрынов. Напился с трактористом Мишкой Петровым и теперь с мерином Пармёном беседует. Везёт из сельпо товар для магазина, а заехал спьяну не в ту деревню, значит, домой только — к утру… Дело привычное. А ночью по дороге нагоняет Ивана Африкановича все тот же Мишка. Ещё выпили. И тут решает Иван Африканович сосватать Мишке свою троюродную сестру, сорокалетнюю Нюшку-зоотехницу. Она, правда, с бельмом, зато если с левого боку глядеть, так и не видно… Нюшка прогоняет друзей ухватом, и ночевать им приходится в бане.

И как раз в это время у жены Ивана Африкановича Катерины родится девятый, Иван. А Катерина, хоть и запретила ей фельдшерица строго-настрого, после родов — сразу на работу, тяжело больная. И вспоминает Катерина, как в Петров день наблудил Иван с бойкой бабёнкой из их села Дашкой Путанкой и потом, когда Катерина простила его, на радостях обменял доставшуюся от деда Библию на «гармонью» — жену веселить. А сейчас Дашка не хочет ухаживать за телятами, так Катерине приходится работать и за неё (а иначе семью и не прокормишь). Измученная работой и болезнью, Катерина внезапно падает в обморок. Её увозят в больницу. Гипертония, удар. И только больше чем через две недели она возвращается домой.

А Иван Африканович тоже вспоминает про гармонь: не успел он научиться даже и на басах играть, как её отобрали за недоимки.

Приходит время сенокоса. Иван Африканович в лесу, тайком, за семь вёрст от деревни косит по ночам. Если трёх стогов не накосишь, корову кормить нечем: десяти процентов накошенного в колхозе сена хватает самое большее на месяц. В одну из ночей Иван Африканович берет с собой малолетнего сына Гришку, а тот потом по глупости рассказывает районному уполномоченному, что ходил с отцом ночью в лес косить. Ивану Африкановичу грозят судом: ведь он депутат сельсовета, а потом тот же уполномоченный требует «подсказать», кто ещё в лесу по ночам косит, написать список… За это он обещает «не обобществлять» личные стога Дрынова. Иван Африканович договаривается с соседским председателем и вместе с Катериной ходит в лес на чужую территорию косить по ночам.

В это время в их деревню приезжает из Мурманска без копейки денег Митька Поляков, брат Катерины. Недели не прошло, как он напоил всю деревню, начальство облаял, Мишке сосватал Дашку Путанку, да и корову сеном обеспечил. И все будто походя. Дашка Путанка поит Мишку приворотным зельем, и его потом долго рвёт, а через день по Митькиному наущению они едут в сельсовет и расписываются. Вскоре Дашка срывает с Мишкиного трактора репродукцию картины Рубенса «Союз земли и воды» (там изображена голая баба, по общему мнению, вылитая Нюшка) и сжигает «картинку» в печи из ревности. Мишка в ответ чуть не сбрасывает трактором Дашку, моющуюся в бане, вместе с баней прямо в речку. В результате — трактор повреждён, а на чердаке бани обнаружено незаконно скошенное сено. Сено заодно начинают искать у всех в деревне, доходит очередь и до Ивана Африкановича. Дело привычное.

Митьку вызывают в милицию, в район (за соучастие в порче трактора и за сено), но по ошибке пятнадцать суток дают не ему, а другому Полякову, тоже из Сосновки (там полдеревни Поляковы). Мишка же свои пятнадцать суток отбывает прямо в своей деревне, без отрыва от производства, по вечерам напиваясь с приставленным к нему сержантом.

После того как у Ивана Африкановича отбирают все накошенное тайком сено, Митька убеждает его бросить деревню и уехать в Заполярье на заработки. Не хочет Дрынов покидать родные места, да ведь если Митьку послушать, то другого выхода-то и нет… И Иван Африканович решается. Председатель не хочет давать ему справку, по которой можно получить паспорт, но Дрынов в отчаянии угрожает ему кочергой, и председатель вдруг сникает: «Хоть все разбегитесь…»

Теперь Иван Африканович — вольный казак. Он прощается с Катериной и вдруг весь сжимается от боли, жалости и любви к ней. И, ничего не говоря, отталкивает её, словно с берега в омут.

А Катерине после его отъезда приходится косить одной. Там-то, во время косьбы, и настигает её второй удар. Еле живую, её привозят домой. И в больницу в таком состоянии нельзя — умрёт, не довезут.

А Иван Африканович возвращается в родную деревню. Наездился. И рассказывает он чуть знакомому парню из дальней заозёрной деревни, как поехали было с Митькой, да он лук продавал и вовремя в поезд вскочить не успел, а билеты-то все у него и остались. Высадили Ивана Африкановича и потребовали, чтобы он в течение трёх часов уехал назад, в деревню, а штраф, мол, в колхоз пришлют, да только как ехать, если не на что, — не сказали. И вдруг — поезд подошёл и с него слез Митька. Так тут Иван Африканович и взмолился: «Не надо мне ничего, отпусти ты меня только домой». Продали они лук, купили обратный билет, и поехал, наконец, Дрынов домой.

А парень в ответ на рассказ сообщает новость: в деревне Ивана Африкановича баба померла, ребятишек много осталось. Парень уходит, а Дрынов вдруг падает на дорогу, зажимает руками голову и перекатывается в придорожную канаву. Бухает кулаком в луговину, грызёт землю…

Рогуля, корова Ивана Африкановича, вспоминает свою жизнь, будто удивляясь ей, косматому солнцу, теплу. Она всегда была равнодушна к себе, и очень редко нарушалась её вневременная необъятная созерцательность. Приходит мать Катерины Евстолья, плачет над своей ведёрницей и велит всем детям обнять Рогулю, проститься. Дрынов просит Мишку зарезать корову, сам не может. Мясо обещают принять в столовую. Иван Африканович перебирает Рогулины потроха, и на его окровавленные пальцы капают слезы.

Детей Ивана Африкановича, Митьку и Ваську, отдают в приют,

Антошку — в училище. Митька пишет, чтобы посылали Катюшку к нему в Мурманск, только больно мала-то. Остаются Гришка с Марусей да два младенца. И то трудно: Евстолья стара, руки стали худые. Она вспоминает, как Катерина перед смертью, уже без памяти, звала мужа: «Иван, ветрено, ой, Иван, ветрено как!»

После смерти жены Иван Африканович не хочет жить. Ходит обросший, страшный да курит горький сельповский табак. А Нюшка берет на себя заботу о его детях.

Иван Африканович идёт в лес (ищет осину для новой лодки) и вдруг видит на ветке платок Катерины. Глотая слезы, вдыхает горький, родимый запах её волос… Надо идти. Идти. Постепенно он понимает, что заблудился. А без хлеба в лесу каюк. Он много думает о смерти, все больше слабеет и лишь на третий день, когда уже на карачках ползёт, вдруг слышит тракторный гул. А спасший своего друга Мишка поначалу думает, что Иван Африканович пьян, да так ничего и не понимает. Дело привычное.

…Через два дня, на сороковой день после Катерининой смерти, Иван Африканович, сидя на могиле жены, рассказывает ей о детях, говорит, что худо ему без неё, что будет ходить к ней. И просит ждать… «Милая, светлая моя… вон рябины тебе принёс…»

Он весь дрожит. Горе пластает его на похолодевшей, не обросшей травой земле. И никто этого не видит.

Выпивший Иван Африканович Дрынов едет с продуктами из сельпо для своей лавки. Выпито было прилично, поэтому, перепутав поворот, движется в чужую деревню. Теперь раньше утра не прибудет домой… Дело привычное. Начинает Дрынов сватать свою 40-летнюю сестру Нюшу подъехавшему Мишке, водителю трактора. В итоге, спят они в бане.

Жена Дрынова, Катерина, рожает девятого сына. Сразу убегает кормить телят, так как Дашка Путанка, перестала заботиться о них. Катерина вспоминает, как однажды ее муж распутничал с Дашкой, но был прощен мудрой женой. Работа изнурила ее хворое тело, и Катерина упала в обморок. Восстановилась она после гипертонии только через полмесяца.

Наступает сенокосная пора. Необходимо накосить три стога сена для коровы Ивана Африкановича. Делает он это ночью тайно, потому что он депутат сельсовета. Однажды увязался с ним сын Гришка. Вследствие чего, собирались завести уголовно дело на Ивана Африкановича. С согласия председателя, муж с женой косят сено на постороннем участке.

Вскоре приезжает брат Катерины Митька. Напоивши все село, накосил корове сена, сосватал Мишке Дашку Путанку. В скором времени они женятся. Супруги ссорятся. Дашка сжигает картину Рубенса, приревновав к Нюше, Мишка трактором сносит баню. А на чердаке бани сено, скошенное не законным образом. Проверяют у всех в деревне, в результате чего отбирают сено у Ивана Африкановича… Дело привычное.

Митьку удается избежать наказания за соучастие, а Мишка отбывает свои 15 суток под домашним арестом. Иван Африканович принимает решение ехать на заработки в Заполярье, чтобы избежать суда. Получает паспорт и собирается уезжать. Понимает, что ему тяжело прощаться с любимой женой. Чтобы прокормить детей она косит траву в одиночку. Переутомление приводит к смерти матери девятерых детей.

На пути домой Дрынов общается с попутчиком, который сообщает ему ужасную новость. Он тяжело переживает смерть жены Екатерины.

Евстолья, мать умершей Катерины, и Иван Африканович решают корову Рогулю зарезать. Он не в силах ее убить самостоятельно, просит Мишку о помощи. Мясо продают в столовую. По щекам Дрынова текут скудные мужские слезы, когда он разделывает свою кормилицу Рогулю.

Два сына Дрынова попадают в приют, старшего отдают в училище, Катюшу отправили к дяде Мите в Мурманск. На воспитании у главы семьи остается четверо маленьких детей. К сожалению, Евстолья уже стара, и помочь поднять детей не в силах. Рассказала зятю о последних минутах жизни своей дочери, как она звала своего Ивана.

Жизнь не мила Дрынову без любимой жены, он впал в депрессию. За детьми ухаживает сестра его, Нюша. Высматривая в лесу бревна для новой лодки, главный герой видит платок Катерины. Он пахнет его родной женой. Пора уходить, а Иван Африканович не помнит дороги домой. Еды с собой не было, еле добрался он до поля, где работал трактор. Там его уже Мишка спас, сперва полагая, что товарищ его выпил. Дело привычное.

Через сорок дней после кончины Катерины, Муж ее приходит на могилу, рассказывает о достижениях детей. Как ему не выносимо жить без нее. Лежит он на холодной земле, весь трясется. Никто не может помочь ему справиться с горем.